Матвей Гейзер - Маршак

В 1963 году, когда я навестил Самуила Яковлевича, он был уже тяжело болен. Дышать ему было трудно, а говорить — еще труднее. Он много курил, и от этого приступы кашля учащались. Я несколько раз пытался уйти, но Самуил Яковлевич не отпускал меня. Розалия Ивановна под разными предлогами заходила к нам и очень вежливо, но настойчиво повторяла: «Уже темно. Марку далеко ехать. Он завтра придет. Правда, Марк?» — «Постараюсь», — говорил я, зная, что это невозможно: уезжаю завтра в первой половине дня. И больно мне становилось при мысли, что, вероятно, я больше никогда его не увижу…

Он попытался встать, чтобы проводить меня, но кашель не позволил ему подняться. Отдышавшись, Самуил Яковлевич сказал:

— Побудьте еще несколько минут, я хочу проводить вас до лифта. — Он был очень бледен.

И снова я вспомнил войну, маму, читающую мне стихи Маршака. Неужели этот человек, такой печальный сегодня, когда-то написал стихи:

В этих раздумьях провел я какое-то время. Самуил Яковлевич снова закурил и сказал:

— В молодости я работал воспитателем. Знаете, что самое главное в педагогике? Не подгонять взросление детей! Природе угодно, чтобы дети оставались детьми. Еще в далекой древности реб Аба, знаменитый толкователь Торы, поучал: «У детей учитесь мудрости». Сейчас, мне кажется, в школе подгоняют «взросление». Не спешите с этим и передайте это своим коллегам!

Я уже забыл об усталости Маршака и почему-то рассказал ему эпизод из своего детства. Мой дедушка, собрав последние гроши, купил мне скрипку и повел к учителю Илье Израилевичу. Я не хотел играть на скрипке. После второго занятия выменял ее на бутсы и футбольный мяч. Месяц я обманывал дедушку — говорил, что иду к Илье Израилевичу. Но потом не выдержал и признался. Слезы навернулись на бледно-голубые глаза дедушки; растирая их по лицу, как обиженный ребенок, он проговорил: «Наверное, ты прав, внук мой. После детства в гетто мяч нужнее скрипки…» В комнату вошла бабушка. «Что с тобой, Гершка, почему ты плачешь?» — спросила она его. «Я не плачу, — ответил дедушка. — Слезы сами льются. Плачется… Сегодня ночью я думал о Мойшелэ (так звали моего отца, погибшего в гетто). Знаешь, что бы он мне сказал? „Я вымолил у Бога вашу жизнь, и я хочу, чтобы мой сын был счастливее меня. Не заставляйте его играть на скрипке. Купите ему мяч и ботинки, и пусть он играет в футбол“…»

В этот момент улыбка буквально озарила лицо Маршака.

— Знаете ли вы, Марк, что о вас писал сам Роберт Бёрнс? — И прочел мне стихи, которые до того дня я никогда не читал.

Прочитав эти стихи, Маршак уже не улыбался, а буквально хохотал. Он снова закашлялся, но на сей раз не от сигарет, и продолжал смеяться, даже кашляя. Что-то непосредственное, искренне-детское было в этом смехе, и я в тот миг подумал, что умение возвращаться в детство — все равно что умение возвращаться в прошлую, вечную правду…

— Умница ваш дедушка, ох, умница! О, эти замечательные местечковые старики! Сколько мудрости, юмора и печали хранили они в своих сердцах!.. Помню, мой дедушка — кстати, он был прямым потомком известнейшего талмудиста XVII века Аарона Шмуэля Койдановера, часто повторял: «Бедняк радуется тогда, когда теряет, а потом находит то, что потерял».

Слова эти, как я понял позже, не случайно вырвались у Самуила Яковлевича. Слушая рассказ о моем дедушке, он, конечно же, вспомнил своего витебского деда Боруха Гиттельсона.

…Нашу беседу прервал телефонный звонок.

— Кто звонит, Розалия Ивановна? Элик?

Самуил Яковлевич снял трубку.

— Элик, у меня гость. Марк из Белгорода-Днестровского, да, да, из Аккермана, того самого пушкинского Аккермана, помнишь:

Самуил Яковлевич протянул мне несколько листков своих переводов из Блейка, не прекращая разговора по телефону. На одном из них я прочел стихотворение «Школьник». Как учитель, обратил внимание на его актуальность, даже переписал две строфы:

Самуил Яковлевич положил телефонную трубку.

— Это звонил мой сын, единственный оставшийся в живых из моих детей. Очень способный! Лауреат Лауреатович! Днем он физик, а по вечерам и по ночам — литератор. Уже больше десяти лет работает над переводом романа Остин. Это замечательная английская писательница. Жаль, что пока ее у нас не знают… Да и Блейк нашим читателям известен очень мало. Он был не только великий поэт, но и прекрасный художник и выдающийся философ. Как часто повторяю я его афоризм: «Вечность влюблена в творчество времени». Я мечтаю издать сборник стихов и афоризмов Блейка в моих переводах, проиллюстрированный рисунками автора…

Этой мечте Самуила Яковлевича, увы, не суждено было осуществиться при его жизни — сборник избранных стихов и афоризмов В. Блейка был издан в 1965 году, год спустя после смерти Маршака. А в тот день он попросил меня прочесть стихотворение «Школьник», напечатанное на пишущей машинке. Правок было так много, что читать мне было нелегко, но я старался.

— Ваши воспитанники, наверное, рассуждают так же, как школьники времен Блейка? — спросил Самуил Яковлевич. И, не дожидаясь моего ответа, сказал: — Впервые это стихотворение было опубликовано в «Северных записках» еще в 1916 году. А сегодня я снова к нему вернулся… — А Пушкина любите? — неожиданно переменил тему Самуил Яковлевич и, не дожидаясь ответа, прочел «Анчар», а потом несколько вариантов этого стихотворения. Я знал, что Маршак помнит всего Пушкина наизусть, но мне показалось, что он читал разные варианты «Анчара», чтобы открыть что-то новое, неведомое мне. В этот момент я уже не мог «конспектировать» Самуила Яковлевича — он с таким «жаром» объяснял мне извечную философию пушкинского «Анчара» и так изучающе смотрел мне в глаза, что, казалось, сомневался, понимаю ли я то, что он говорит.