Три упомянутые повести Гарина-Михайловского (к ним примыкает и четвёртая — «Инженеры», — изданная уже после смерти автора) Горький не без основания назвал «целой эпопеей русской жизни». Ибо в них, в сущности, прослеживается судьба мальчика из интеллигентской семьи, который растёт, мужает, вступает в практическую жизнь в очередное «переломное для России» время. Марксистская критика 20-х годов увидела в гаринском герое человека, который, переболев романтизмом революционных иллюзий, стал добропорядочным обывателем, чуть ли не литературного предшественника горьковского Клима Самгина. Но может быть, история Темы Карташева была историей обретения и признания российским интеллигентом ценностей и самоценности реального дела?
Сын писателя и автор предлагаемых читателю «Записок», судя по всему, извлёк урок и из жизненного опыта отца, и из истории героя его во многом автобиографических повестей. Георгий Николаевич предпочёл игре с революцией и в революцию добросовестную, профессиональную работу на благо России, как сам он его понимал.
В своих воспоминаниях Г.Н. Михайловский не скупится на рассказы именно об этой, служебной стороне своей жизни, и преимущественно о ней. Но, похоже, благодаря как раз этому мы так много узнаем из «Записок» о нём самом, о его миросозерцании, о его видении будущего России, хотя прямо обо всём этом автор «Записок» много распространяться не любит.
Георгий Николаевич Михайловский принадлежал к тому весьма распространённому типу русского интеллигента, которому не очень повезло в отечественной литературе. Он был человек служилый, делатель, труженик. Такие редко, а уж в чистом-то виде, кажется, никогда не были образцовыми героями наших романов. Тем не менее именно они, а не «лишние люди» и толпы их потомков, не фанатики идеи и политические трибуны, не заговорщики и террористы, были созидательной силой России. Не делание дела, не профессиональные навыки, не самодисциплина труда, а прекраснодушие, бесконечное говорение и сны о том, как может быть хорошо всем и каждому, куда чаще возносились на пьедестал. Офицер, чиновник, инженер, сельский хозяин, как правило, не получались в книгах реальными, живыми, привлекательными людьми, если они были честны, добропорядочны, удачливы. Негодяям, взяточникам, бездельникам, хвастунам, увы, везло значительно больше. Они и в пороках своих были обаятельны, когда не были страшны.
Естественно, литература тут ни при чём. Но она не могла не отразить господствовавшего в интеллигентской среде (особенно в той её части, которая увлекалась проектами общественной перестройки России) пренебрежения к негуманитарной сфере, к кропотливой работе, к малым, но конкретным делам на земле, на фабрике, в департаменте, в армии, в земстве — словом, пренебрежения к каждодневной работе и предпочтения одним махом, «на авось» решать вопросы бытия и судьбы великой страны. Толстовский ли Левин, чеховский ли Астров, пастернаковский ли Живаго, Воротынцев ли из солженицынского «Красного колеса» — они ведь принадлежат к разряду весьма немногочисленных исключений, которые это странное правило подтверждают.
«Записки» Г.Н. Михайловского написаны отнюдь не равнодушным пером. Их отличает своего рода страстная беспристрастность. Автор не прощает друзьям, единомышленникам, союзникам слабостей, просчётов, недальновидности, преступлений. Он пытается понять правду врагов России, которых не приемлет. Но главное — он решительный противник всех и всяческих крайностей.
Г.Н. Михайловский одинаково беспощаден и к царской бюрократии (к которой принадлежит и сам), когда она службу ради интересов России «путает» со службой ради собственных выгод и спокойствия; и к большевикам, в которых он видит угрозу свободе и культуре России; и к белым, которым он служит искренне, покуда кровь, проливаемая за Россию, по его же собственному выражению, не превращается в грязь; и к кадетам, к которым он очень близок, но политическая близорукость и неумение делать конкретное дело которых его отталкивают; и к планам расчленения России под флагом её федерализации; и к желанию ничего не менять в ней, оставить всё по-старому.
Г.Н. Михайловский — не революционер, не поклонник беспредельного самодержавия, не сторонник демократии «любой ценой». Он действительно добропорядочный, совестливый российский интеллигент, умеющий и любящий работать во имя того, чтобы Россия стала и была свободной, сильной, благополучной и по возможности справедливой ко всем своим гражданам страной. Сегодня подобную позицию называют центристской, правой, консервативной и Бог весть как ещё. Определения эти у нас давно не в чести. Но разве в словах дело? Не стоит ли за ними пушкинское «я числюсь по России»?
Давно уже повелось, что вину за то, что такой Россия стать могла, но не стала, возлагают — и во многом справедливо — прежде всего на российскую интеллигенцию. Но всё-таки, кажется, менее всего в этом виновата та её большая часть, к которой принадлежали, к примеру, Левин, Астров, Живаго, Воротынцев или автор этих «Записок». И напротив, более всего виновата та её часть, которая готова была утопить страну в крови ради собственных выгод либо собственных представлений о её благе, будь то царские сановники, большевики или вожди «либерального направления», возглавившие после февраля 1917-го страну, но не умевшие и не хотевшие, как горько замечает в «Записках» Михайловский, даже наладить элементарное делопроизводство во Временном правительстве.
Эти «Записки» — поучительное чтение. Писавшиеся семьдесят лет назад, по горячим следам, они рассказывают о жизни, так странно и так страшно похожей на Россию конца 80-х — начала 90-х годов нашего века. Заставляя нас погрузиться в давно и необратимо случившееся, они тем не менее побуждают больше размышлять не о прошлом, а о настоящем. Может быть, оттого, что «Записки» Г.Н. Михайловского — это поразительно откровенная исповедь честного русского интеллигента, которому выпало жить в мучительное время великих и бесплодных потрясений.
Г.Н. Михайловский не был профессиональным литератором и не стремился им стать. Он был хорошим юристом и знающим своё дело чиновником. Но его «Записки», без всякого преувеличения, можно назвать художественным исследованием событий, характеров и нравов, самой атмосферы политической и общественной жизни России накануне и в дни её крушения. Композиция «Записок» напоминает искусно продуманную и составленную мозаичную панораму.
Бытовые подробности соседствуют с педантичным и порой весьма пространным изложением злободневных тогда «вопросов» (и здесь, кстати, настоящая россыпь неожиданных, тех самых, мало кому или вовсе никому сегодня неизвестных, исторических «изюминок», которые нередко лучше многостраничных исследований помогают понять, как, кем, почему так, а не иначе решались тогда важнейшие для России вопросы).
