Александр Любищев - Дневник А. А. Любищева за 1918-1922 гг.

Кажется, со слов Гурвича (что и Больцман признавал возможным виталистическое понимание биологии и даже допускал ограничение физических законов — энтропии). Видимо, подобные отступления крупных механистов являются, так сказать, их моментами раскаяния. Пожалуй, также несовместима с основными воззрениями Маха (являющегося, как и Больцман, дарвинистом) цитата на стр. 199, где он допускает возможность появления математика, который сумеет так переводить одну органическую форму в другую, как мы превращаем одно коническое сечение в другое; в примечании он даже считает, что такой математик уже нашелся в лице Скиапарелли. Конечно, для дарвиниста такое представление совершенно, по-моему, недопустимо и мне вполне понятно, почему представления естественной системы в моем смысле еще жили в первых сочинениях Э. Геккеля (Генералле морфологи. Губки). Очевидно, наследие идеологической морфологии, и почему эти попытки совершенно исчезли в момент расцвета филогенетических спекуляций в дарвинистическом духе.

Интересны отдельные места книги: стр. 119, первая работа Р. Майера о принципе сохранения энергии (1842) была отвергнута первым немецким физическим журналом, и не лучшая судьба постигла и статью Гельмгольца (1847). Даже Ддвуль встречал затруднения в опубликовании первого своего труда (1843). Интересен факт, что и Майер и Гельмгольц были первоначально врачами. Возможно, что их успех объясняется отчасти именно тем, что они отчасти привнесли в чуждую область наивность профанов; Мах (стр. 161) указывает, что источником идей о сохранении энергии, как и стремление к понятию субстанции, лежит именно в наивном стремлении найти постоянное в пестрой смене явлений (Вопросы детей, — куда девается свет).

Очень интересны рассуждения Маха (стр. 140–143), что взгляд на теплоту, как на движение столь же мало существенен, как и взгляд на нее, как на вещество.

Интересно (стр. 159), что даже Эйлер при занятиях математикой не мог отделаться от впечатления, что его наука, даже его карандаш, превосходят его умом.

По поводу давно прочитанной книги Елачича о глупости мне хочется привести в порядок и занести некоторые собственные мысли по этому предмету, хотя они еще слишком мало определены. Книга Елачича, в общем, очень поверхностна (надо ознакомиться с книгой Левенфельда, см. стр. 14) и далеко не последовательна. Глупость в его изображении характеризуется отрицательными чертами (стр. 42 и 69 — слабость памяти, бедность представлений, медленность мышления, нелюбовь к мышлению, неумение отличать существенное от несущественного, неумение понимать причинную связь, легкая внушаемость, упрямство и нетерпимость). Автор, будучи правоверным дарвинистом, склонен видеть в глупости просто пройденную ступень в развитии, считает ее большим злом и тормозом и считает возможным с ней бороться.

Мне представляется все это совершенно неверным — несомненно, глупость — гетерогенное понятие и далеко не все сорта глупости вредны и опасны. Несомненно, много правды и во мнении Анатоля Франса (кажется, в «Пиерр Нозьер»), что было бы великим несчастием для человечества, если бы оно внезапно поумнело. К числу таких «мудрых глупостей» мы должны отнести прежде всего косность масс (конечно, в сильном развитии она сильно тормозит движение, но полное ее уничтожение имело бы такое же катастрофическое последствие, как уничтожение трения), а затем, так сказать, интенсивную ограниченность; первую можно было бы назвать (и вообще отнести к разряду пассивной), вторую — активной глупостью. Эта интенсивная ограниченность, например, ясна на примере Курбэ (стр. 49) и странно, что Елачич признавая в случае Курбэ «полезность» глупости, совершенно отрицает возможность полезности глупости в случае ученых (стр. 52–54), считая, что глупые ученые никогда не могут внести творческого элемента в науку. Мне представляется, напротив, сомнительным, может ли внести действительно умный человек, что-либо кроме критики, так как широкий ум видит одновременно все трудности (закрытые ограниченному уму), что часто парализует его усилия. В этом смысле опять-таки очень меткие суждения у Анатоля Франса (во «Мнениях Жерома Коаньяра»): Жером Коаньяр именно образец вполне умного человека, который не исключал из презрения, питаемого к людям, и самого себя и это не позволило ему сделаться великим мыслителем. Ж. Коаньяр не питал того убеждения, необходимого для людей науки, что он выше всех бывших ранее гениев. Ограниченность в этом смысле, по-видимому, необходимое условие гениальности. Другим свойством гениальности является непоследовательность (в известном, конечно, смысле) и паралогичность. Здесь опять-таки приходится вспоминать вредное влияние на развитие науки чрезвычайно умных софистов и, пожалуй, общее явление, что прогресс в новых областях идет сначала вопреки здравому смыслу и лишь потом, когда плодотворность нового направления принуждает признать его истинным, начинается работа по подведению основ под новое здание. Поэтому проявления глупости у нормальных людей, конечно, часто вредны и непонятны, но проявления того же свойства у людей, способных, может, сослужить крупную службу человечеству. Поэтому и борьба с глупостью, вероятно, и невозможна (как всякое евгенистическое начинание, да и в случае возможности не принесла бы, по всей вероятности, ничего, кроме вреда, так как усердные гонители глупости, наряду с ней уничтожили бы многое талантливое. Скорее обилие «махровой глупости» может служить, как это ни странно, утешительным признаком, свидетельствуя, что дифференцировка человеческого рода не уменьшается, а ведь, вероятно, именно широкая амплитуда (а не средняя величина умственных способностей) и отличает культурное человечество от некультурного. Сам Елачич признает, что в умственном отношении человечество вряд ли шагнуло вперед по сравнению с Элладой, Вавилоном, Египтом, а значит, и прогресс знания не есть следствие прогресса человечества, а лишь следствие суммирования и накопления знаний.

Писал 2 ч. 35 мин.

У меня давно накапливается нечто вроде проекта университетского устава и, как только окажется некоторое количество свободного времени, я постараюсь изложить все в связном виде; пока же хотя бы схему в грубом виде. Конечно, сейчас главную часть составляет критика существующего, реальная же замена мне рисуется в очень неопределенном виде: отвращение к комиссиям, конечно, послужит к тому, что с этим проектом я буду выступать (уже имея определенное научное имя) не в комиссиях, а исключительно за свой страх, так как путем выступления в комиссиях обычно достигается лишь трата времени. Летом, в связи с проектом нового университетского устава, выработанного Комиссариатом Народного Просвещения и контр-проектом академической группы, я был на 3–4 заседаниях и, конечно, убедился, что среди преподавателей мои точки зрения не имеют совершенно последователей, и даже младшие преподаватели или относятся совершенно индифферентно, или плетутся в хвосте у профессоров. Из сопоставления комиссариатского и академического проекта совершенно ясна мертвенная отсталость нашей профессуры и несравненно более живая струя комиссариатского проекта, имеющего, конечно, массу недостатков (прежде всего, конечно, обилие представителей от совдепов и студенчества, пронизанность коллегиальностью и т. д.