— Het zee komt! (Море идет!) — орал отец снизу.
А мать тихонько добавляла сверху:
— Му zee van rampen! (Мое море забот!)
Немедленно начинался тарарам. Голландские квартиры построены по вертикали, так что каждая комната находится на своем этаже: четыре комнаты — три узких и очень крутых лестницы. И вот морские сапоги грохочут вверх и вниз, к ночи отец уже съезжал по ступенькам сидя, но неизменно целый день зычно гремела его любимая милая песенка:
Четыре человека на гробе мертвеца, го-го-го, и бутылка рома!
Они пьют и картежат, а черт ведет дело до конца, го-го-го, и бутылка рома!
Эту неделю мать и я почти не спали, потому что ночью полицейские привозили отца мокрого и покрытого зеленой тиной, его вылавливали по очереди из всех каналов, или отец совсем исчезал из дома, но зато к нам беспрерывной чередой врывались незнакомые люди с мастерски поставленными синяками и оторванными рукавами, которые они совали матери в лицо. Эти пришельцы служили компасом, который безошибочно указывал жене очередной рейс бравого моряка и все порты захода.
Последний вечер отец посвящал семье. Побрившись, чисто одетый, он сидел в кресле у камина и громко читал главу из Библии, снабжая ее пояснениями для вящего вразумления жены и сына. Я слушал с интересом, мать незаметно крестилась, когда у проповедника нечаянно срывалось крепкое словцо. Затем отец открывал свои книги и приступал к занятиям: он учился всю жизнь и, начав морскую службу юнгой, окончил капитаном дальнего плавания. Засыпая, я следил за черным корявым пальцем, медленно ползавшим по пропитанным соленой влагой страницам. После занятий отец аккуратно укладывал Библию и книги в свой маленький сундучок и всю ночь сидел в кресле, глядя на мать и меня. Так, наутро, открывая глаза, я, прежде всего, встречал его задумчивый и пристальный взгляд. Расставание было немногословным и коротким, но едва отец исчезал, как появлялись соседки, и с плачем мать начинала подробно живописать все перипетии этой бурной недели. Все рыдали так горько и долго, что, не выдержав, к ним присоединялся и я, и в тихой уютной комнатке многие дни подряд слышались только плач, молитвы и сморканье.
Как настоящий голландец отец был немногословен. Это у нас в характере. Рассказывают, что однажды три наших крестьянина вышли утром на работу. Проходя мимо стада, один кивнул на крупное и красивое животное и сказал: «Бык». Они работали молча до обеда, но после еды второй произнес: «Вол». Молча все трое работали до вечера; расставаясь, третий раздраженно воскликнул: «Если вы будете так много болтать, то завтра я пойду на работу один».
Из такого же теста был сделан и мой отец, но он был голландцем и любил пошутить. Когда он отличился при спасении погибающих, то королева наградила его медалью и пожелала лично вручить ее герою, который простудился и лежал тяжелобольной в морском госпитале.
— Что вы почувствовали, когда очутились в ледяной воде? — снисходительно спросила королева, и все свитские дамы благосклонно улыбнулись.
Черная голова, исхлестанная ветром и морем, бессильно лежала на белой подушке, но отец скосил прищуренные глаза и сквозь зубы ответил:
— Я почувствовал себя совершенно мокрым, в этом уж не извольте сомневаться.
Высокие посетительницы недовольно удалились, но я стоял у изголовья и хорошо видел искорки смеха под лохматыми бровями-щетками. Именно тогда мать, возвращаясь со мной домой, впервые повторила несколько раз: «De schymer! De schymer!» С тех пор в нашей семье отца стали называть Пиратом.
Но однажды он произнес целую речь, и не где-нибудь, а на торжественном собрании. Да, да. Летом мы приехали всей семьей в маленькую деревушку, где родилась и выросла мать. Это был сыроваренный район на севере страны, моряков там не было, и на несчастье в первое же воскресенье праздновался день флота. После богослужения всех школьников собрали у церкви, поставили перед ними стол, позади укрепили национальный флаг, по бокам усадили господина бургомистра, господина пастора и господ местных богатеев. Дети пропели молитву, затем жена бургомистра объявила, что им, мальчикам и девочкам, в этот знаменательный день выпало счастье услышать настоящего моряка, который расскажет о подвигах голландцев на морях и океанах всего мира.
— Милые дети! — начал отец. Он был трезв, в полной форме и с медалью на груди. — Уважаемая дама сказала правильно: голландцы нигде и никогда не подгадят. Я одиннадцать раз совершил кругосветное путешествие, а что касается до приключений, то я просто скажу одно слово — ого! — это одно слово было сказано так, что все вздрогнули, предчувствуя недоброе. — А чтобы вы, милые дети, знали, что это означает, так поясняю: я сидел в полицейских участках сорока восьми стран и колоний и, — при этом отец указал пальцем на костел, — вот Божий крест не даст соврать: я поставил в своей жизни столько фонарей, сколько у вас на голове волос!
Отец с достоинством поклонился и сел, хорошо обученные дети три раза прокричали «ура» и запели национальный гимн. Пастор, бургомистр и все прочие дамы и господа были в ужасе, но я опять готов был поклясться, что в глазах отца заметил веселый смех.
Умер Пират совершенно по-голландски. В 1910 году он командовал грузовым судном — старой калошей под таким милым нашему сердцу названием «Het Bont Кое». Дело было зимой, стоял непроглядный туман. В Ла-Манше огромный английский угольщик пропорол «Пестрой корове» бок, она сразу плюхнулась на колени и приготовилась испустить дух. Отец в эту минуту находился в своей каюте. Он рванулся было наверх, но по большому крену сразу понял, что вторую шлюпку спустить уже невозможно и его личная судьба решена. Тогда старый моряк молниеносно стянул с себя рабочую куртку и надел мундир с медалью. Вторую шлюпку успешно удалось посадить на воду только потому, что капитан один остался на мостике и еще управлял рулем и машиной. Он отчаянно пытался замедлить грозное нарастание крена и одновременно выпускал из котлов пар, чтобы ослабить силу взрыва. Между тем крен увеличился настолько, что бочки и ящики покатились по палубе на людей, которые на четвереньках ползли к шлюпке и становились в ней, обхватившись руками и плотно прижавшись друг к другу. Два человека не поместились и бултыхались в ледяной воде за бортом шлюпки, а чьи-то заскорузлые татуированные руки держали их за волосы. Тонущее судно накренилось настолько, что отец скользнул за фальшборт, но уцепился за него руками и ногами и, вися вниз головой, продолжал командовать.
— Отваливайте ко всем чертям! — багровея от натуги орал он. — Сейчас взорвутся котлы, вас затянет в водоворот!
