— Что это? — спрашивает Юрий у стоящего рядом психолога.
— Я как-то на досуге слепил, — сказал Федор Дмитриевич, — а ребята-механики взяли и поставили туда.
— Смотрите, улетит! — засмеялся Юрий.
…Железная дверь захлопнулась. Глухо лязгнули засовы — и никого. Земля где-то далеко-далеко. И люди тоже. Юрий осмотрелся. Камеру он знал уже, как свою комнату, — по рассказам друзей, которые сидели здесь до него, да и сам он, когда она была свободна, уже не раз забегал, чтобы посидеть в кресле, «примериться», так сказать.
Любопытно, как это выглядит все «при закрытых дверях»? Свет неяркий, но вполне достаточный. На стене — таблица. Числа — красные и черные, вперемежку. Приборы. Их немного, но смотреть на них интересно — в самолете таких не было. Над головой широко расставил «руки» фотостимулятор. «Адская машина», — сказал про него механик Олег. Прямо в стене какое-то отверстие. Юрий хотел заглянуть туда, но вдруг отпрянул: «Еще заморгает». Прибор, который там спрятан, так и называется — «моргалка».
Вверху — часы. Они здесь, в тишине, тикают громко-громко. На столе — кнопки, лампочки, провода датчиков.
— Ну, что ж, будем работать, — как бы про себя сказал Юрий.
Он нажал подряд все три кнопки — белую, красную, синюю.
— Связь в порядке.
— Земля! Я — космонавт. Передаю отчетное сообщение.
Он посмотрел на термометр.
— Температура в камере 27 градусов. Давление… На первом влагомере… 74 процента, на втором — 61. Самочувствие нормальное. Все идет хорошо. Ложусь спать. По времени отбой.
И, будто по волшебству, свет стал медленно гаснуть. Лаборантка повернула на пульте черную стрелку латра до отказа. И все стихло. Словно замерло. Только медленно ходит на пульте стрелка.
— Почему она ходит? — спрашиваю у Федора Дмитриевича.
— У вас дети есть? — неожиданно вопросом на вопрос отозвался он.
— Есть.
— Не случалось с вами такое, что вам вдруг очень хочется подойти к спящему ребенку и удостовериться, что он дышит?
— Было…
— Подходите, прислушиваетесь: сопит — значит, все в порядке. Вот и тут так: стрелка двигается, — он поводил указательным пальцем туда-сюда, — значит, дышит. Сопит — значит, все в порядке! — весело подмигнул он и начал серьезно объяснять:
— Мы расставили на всем пути исследования что-то вроде контролеров. Вы видели, как контролируются спортивные соревнования, например? Так вот, у нас контролеры стоят не только на старте и на финише, а на всем пути следования… Эта стрелка, например, соединена с датчиком дыхания, который надет на Юрия Гагарина.
Федор Дмитриевич обернулся к приборам, которые стояли в лаборатории, и продолжал:
— Вот это сложная электронная машина, — он показал на металлический стол, на котором разместилось множество самописцев, рычажков и стрелок. — К нему подведены все датчики, какие надеты на космонавта… Они записывают все нюансы, какие происходят в организме человека там, в камере. Этот прибор — что-то вроде ждущей схемы: ждет, когда космонавт как-то себя проявит… Павлов говорил, что человек — тоже ждущая схема. Да, да, мы с вами — тоже ждущая схема, — неожиданно закончил он, — ждем сейчас, например, будет ли спокойным сон у Гагарина в камере или беспокойным, подтвердятся ли наши предположения. Или, наоборот, не подтвердятся…
О многом мы успели поговорить с Федором Дмитриевичем, пока Юрий Гагарин спал. Психолог так же свободно вдруг начинал рассказывать об Александре Островском, как несколько минут назад говорил о Павлове, он сам переводил с английского и с удовольствием читал Хэмингуэя, глубоко чтит Чехова, и на каждом шагу в его рассказах — чеховские образы.
— Вы спрашиваете, зачем эта «цистерна» у здания… Она соединена с этой камерой. Воздуха подается определенное количество. А если открыть там клапан, то он и вовсе может уйти в ту «цистерну»… Как, помните, мальчишка бросал чеховской Каштанке кусочек мяса на веревочке, потом… фьють — дергал за веревку — и мяса нет.
— Минуточку подождите. — Федор Дмитриевич подошел к пульту, внимательно осмотрел прибор: стрелка, которая еще минуту назад ходила, стала.
— Рая! — позвал он одну из лаборанток. — Рая, проверьте датчик дыхания, включите прибор.
— Не пишет, Федор Дмитриевич, — с тревогой сказала Рая. — Но через пять минут подъем — все проверим.
— Дайте свет, неяркий пока, на шестьдесят… и включите телевизор, — распорядился врач.
На экране возникло едва различимое изображение. Юрий лежит спокойно, не шелохнется, носом уткнулся в мягкую спинку кресла, лишь ритмично поднимается грудь.
— Спит, даже свет не действует, — покачал головой Федор Дмитриевич.
— Почему же не пишет датчик дыхания?.. — растерянно проговорила лаборантка. — Федор Дмитриевич, может, мы пораньше его разбудим? Осталось две минуты.
— Усильте освещение, — сказал психолог. Изображение в телевизоре стояло на месте, как рамка.
— Рая, давай полный свет, — решился Федор Дмитриевич.
Вот теперь уже отчетливо видна фигура Юрия Гагарина. Лицо спокойное. Чуть вздымается грудь. Ладонь подоткнул под щеку.
— Спит, как ребенок… — улыбнулся Федор Дмитриевич.
— Время уже вышло, подъем! — не отступала лаборантка.
— Давай музыку! — весело сказал Федор Дмитриевич. — Жаль будить, больно спит хорошо. Но что поделаешь — космический режим. Надо приучать.
В камеру передали марш Дунаевского. Только тогда Юрий проснулся.
— Во-о-от, и поспать лишнюю минуту не дадут, — шутливо сердился он, потягиваясь.
Лампочки на столе у Юрия замигали.
— Красная, красная, белая… — он посмотрел в табличку и прочитал: «Поправьте датчик дыхания»…
— И как это «мой младший брат» беспокоился, следят ли за ним, когда тут «дохнуть не дадут» без контроля, — засмеялся Юрий и стал доставать тубы.
— Эх, Боря, Боря, где ты сейчас, небось, ешь шашлык, а тут вот «Суп-пюре томатный», — прочитал Юрий на этикетке. — Тоже неплохо… Но шашлык все же лучше.
Знаю, наверное, вспомнилась Юрию история, связанная с шашлыком. История об этой самой камере…
Друг Юрия, которого он всегда почему-то называет «мой младший брат Боря», сидел в камере одним из первых. Юрий соскучился по нему. Волновался, как он там один… Ждал его «возвращения». И вот дождался. Когда утихли все восторги встречи, успокоились и перестали выпытывать все до мелочей врачи, Юрий отвел друга в сторону и спросил коротко:
— Ну что?
Борис втянул в себя воздух, будто что-то нюхая.
— Ты знаешь, брат, я только сейчас почувствовал, что у воздуха есть запах.
