— А то она не дура?
Мы шли позади всех.
— А где этот проводник по подземному царству?
— Умотал. Растворился. От денег отказался, я ему совал, не взял. Пробормотал: «Не нужно это».
Кладбище еще крепче пахло старым рассолом огурцов. Вероятно, деревья корнями высасывают этот запах из могил и распространяют в воздухе через листья.
Когда все молоды, то веселы. С течением времени, когда оно, время, вовсю уже терзает тело и душу человека, обычно человеческое существо мрачнеет, становится печальней. Редкие экземпляры сохраняют способность неистово хохотать либо дерзко хамить в жизни. Лучше всех сохраняются успешные творческие личности.
Вообще мир стариков, к которому волей-неволей с некоторых пор принадлежу и я, можно сравнить со специальными помещениями в американских тюрьмах, где обитают приговоренные к смерти. Американцы называют такие помещения (коридор, камеры) — Death Row — смертельный ряд.
На рынках ведь есть молочный ряд, ряд зелени, свиной ряд, а у смерти свой. Вероятнее всего, Death Row — довольно мрачное место.
Мир стариков также — мрачный мир.
Жил человек, жил, разделял всеобщие страхи, и радости, и предрассудки и вдруг исчез из обращения, покинул веселый коллектив современности, осел в своей квартире, болеет, и приготовился умирать. Так как-то, видимо. А потом его выносят однажды, быстро кремируют, наследники спешно ремонтируют ячейку общества и туда заселяются новые жизни.
Надя была веселой, залихватски взбалмошной девушкой, всегда готовой к ночным попойкам и поездкам. Близкие звали ее «Федя». Она работала в веселом месте, где производят веселые мультипликационные фильмы. Она сотрудничала с талантливыми веселыми режиссерами, она была монтажером. Ее характеристику дал лет с полсотни назад один из ее веселых друзей. «Идеалом Нади является ехать в автомобиле, вмещающем пять человек, вдесятером и пить водку из горла». Я нахожу характеристику грубой, я никогда не видел Надю Феденистову пьющей суровый мужской напиток из бутылки. Что касается этого «ехать в автомобиле» — то в злую характеристику в данном случае проник действительный кусок реальности, Надя — отпрыск веселого и зажиточного семейства — привольно жила с сестрами и родителями в большом частном доме в поселке Немчиновка. Там всегда были рады гостям и ночь-полночь накрывали стол. Надя возила туда подгулявших друзей и товарищей и подруг регулярно. Поэтому «вдесятером».
Что она из себя представляла внешне. А она была тогда, в семидесятые двадцатого века, тип девушки, вполне себе современный для десятых годов двадцать первого века. Худенькая для того времени, высокая, костлявые коленки и плечи, худенькое смелое личико. До моего появления в Москве, то есть за пределами моего непосредственного обозрения, она «тусовалась», как сейчас говорят, тусовалась со смогистами, ребятами из Самого Молодого Общества Гениев. В тот период, когда мы все познакомились, а это был 1968 год, она, насколько я помню, расставалась с художником по фамилии Недбайло, но еще не была знакома с моим будущим другом Димой Савицким, впоследствии они прожили вместе несколько лет.
Мне она нравилась, и если бы судьба распорядилась, мы бы возможно и столкнулись на узенькой дорожке личных отношений. Но так получилось, что она постоянно была подругой моих приятелей, да и я был занят, вначале был мужем Анны, вывезенной мной из Харькова, затем любовником Елены, и, наконец, мужем Елены я улетел в другой мир. А Надя осталась с Савицким.
На мой взгляд, они были отличной парой. Он, западник, отличный кулинар, дотошный поэт и вполне расторопный журналист, чистюля, «аккуратист» (слово из словаря моей мамы). И она, легкомысленная и серьезная, немножко пьяница, веселая и скептическая, длинноногая и тонконогая. Каждый чуть разбавлял другого.
В ней, впрочем, было одно качество, несколько лишнее в ее характеристике. Она любила свою работу, любила свой коллектив, любила фильмы, которые они делали. Вопреки всем ее личным привычкам к богемной жизни, Федя ни разу в жизни не прогуляла любимый творческий процесс. Вот это лишнее качество, очевидно, стягивало ее жизнь воедино. Ей нравилось быть частью «мы» вместе с талантливыми, так она считала, людьми. Видимо, они и были талантливыми, область мультипликационных фильмов для меня темный лес, поэтому не стану высовывать свой ядовитый язык в их сторону.
В комнате Дмитрия в Лиховом переулке все было красиво, скупо и функционально. Диван-тахта, обои, Watt-69 кирпичного цвета, музыкальная установка, любимый винил и кассеты. На самом деле у него уже тогда, ему было 25, когда мы познакомились, были замашки старого холостяка, чистюли и гурмана. Все-таки в чем-то они не съехались, она была бесшабашнее и честнее его, и открытей, и подлинней. Он живет сейчас где-то на окраине Парижа, говорят, растолстевший, разочарованный, выгнанный с «Радио Свобода», а она лежит на кладбище в Немчиновке. Почему разочарованный? Да как-то в Интернете я наткнулся на кусок его интервью, и в интервью присутствовал мрак и царила такая атмосфера неудачи, что я его пожалел. Было понятно, что он потерпел крушение в жизни. Долгие годы удовлетворялся солидным жалованьем журналиста, музыкального критика «Радио Свобода», ленился писать книги, а однажды его уволили и пришлось перебираться на другую ступеньку социальной лестницы. С улицы Железного Горшка в центре Парижа уезжать в пригород, и так далее, и тому подобное.
В 1974 году я улетел из России в самолете «Аэрофлота» в Вену. Надю-Федю я увидел только лет через тридцать с лишним. Случилось это так. Мне нужно было пожить на нейтральной территории. Я должен был нырнуть глубоко в гущу жизни, да так, чтобы меня не нашли менты. Связана была необходимость такого исчезновения с моей политической деятельностью. Это все, что я могу сказать о причинах.
Незадолго до возникшей необходимости я побывал в мастерской у художника «живописца Е.». У меня есть по этому поводу глава в моей книге «В Сырах», называется она «Майя / История одного черепа». Помимо «живописца Е.» — хозяина мастерской, там оказались еще два моих старинных знакомых. Один из них, тот, у которого «борода лопатой», был мною опознан как смогист Саша Морозов. Мы тогда обменялись с ним телефонами. И он написал мне и свой адрес. Улица Королева.
И вот когда у меня появилась необходимость исчезнуть на несколько дней либо недель, я вспомнил о нем. Никому в голову не придет искать меня у бывших друзей сорокалетней давности. Да и кто знает о существовании божьей коровки — пенсионера, менты и ФСБ такими не интересуются.
Я приехал на улицу Королева и позвонил ему. «Здравствуй! — сказал я ему. — Я тут рядом с тобой, был в Останкино, могу подъехать минут через десять».
