От парикмахера явившись в главное здание университета, я нацарапал там, где надо, свою подпись, подал требуемые документы, и сразу после этих формальностей меня вместе с подобными же бедолагами препроводили в другой зал. Скорее, даже пригнали, пинками и тычками. И лишь только захлопнулась за нами дверь, я понял, что попал в мир, разительно отличавшийся от того, к какому привык, мир, лишенный защиты и сострадания.
В моем родном городе Эйндховене, что в провинции Брабант, все обстояло совсем иначе. Там я — единственный сын промышленника Антона Фредерика Филипса. У него в жизни была одна-единственная страсть: завод. Страсть, вспыхнувшая в 1894 году, когда он стал помогать своему брату Жерару производить лампы накаливания. Конечно, после женитьбы ему пришлось уделять какое-то внимание и семье, но дело, которое стремительно разрасталось, поглощало его до такой степени, что с самого раннего детства я только и слышал что разговоры о «Заводе». Отец всегда говорил о нем с мамой, которая всем сердцем разделяла его интересы, и едва только мы, дети, подросли, стал толковать о «Заводе» и с нами — старшей сестрой Анньет, младшей Етти и со мной.
Само собой подразумевалось, что со временем и я буду работать на «Заводе». Но отец мой был не таким человеком, чтобы преподнести мне мои семейные привилегии на блюдечке с голубой каемочкой. Свое место в «Филипсе» мне предстояло заработать. Отец хотел, чтобы я стал инженером, и потому моя дорога в дело должна была пройти через Делфт. Но началась она, конечно, в Эйндховене — сначала в начальной, а потом и в средней школе.
Вы получите представление, что за городок был Эйндховен в те годы, если поймете, что средняя школа там появилась незадолго до моего в нее поступления. До того времени местным мальчикам, желавшим получить среднее образование, приходилось ходить в соседний городок Хелмонд. Но и наша новая школа — симпатичное муниципальное заведение, где мальчики из всех слоев общества объединялись в небольшие классы, — предлагала полный курс обучения!
Родители, переживавшие, что я мало где бываю, кроме нашего городка, с одобрением восприняли мое желание провести лето в одном из юношеских лагерей Нидерландской христианской студенческой ассоциации, которые пользовались тогда популярностью. Я поехал туда с двумя моими друзьями, братьями Виссерт-Хофт — Вимом, который впоследствии занял пост Генерального секретаря Всемирного совета церквей, и Хансом, ставшим врачом. Несколько лет подряд я ездил в эти лагеря, где открыл новый для себя мир. Нравилось мне там несказанно, и люди, которых я там встретил, укрепили веру и во мне, и во многих других мальчиках. В Делфте я возобновил общение с многими тамошними знакомцами.
Был момент, когда мое инженерное образование ненадолго оказалось под вопросом. Мои родители отправились путешествовать за границу, а я остался на попечении Германа ван Валсема, близкого друга отца и прирожденного юриста. Он рассказал мне о своей профессии столько захватывающих историй, что я засомневался: а не пойти ли мне по этой стезе тоже? Отец, узнав об Этом, расстроился и вызвал к себе ван Валсема:
— Какого черта ты вмешиваешься в будущее моего сына? Его судьба — стать инженером!
Так что я направился в Делфт.
Между тем промышленники в те времена не имели обыкновения посылать сыновей в высшие учебные заведения. Мои однокашники большей частью происходили из семей ученых или военных. Дело в том, что в прошлом веке основателями промышленных предприятий были добившиеся успеха торговцы, которые считали, что их сыновьям и наследникам важнее выучиться своему ремеслу на месте, повседневно участвуя в производственном процессе. Так что я был редкостным экземпляром. К тому же брабантцы, уроженцы юга страны, подобные мне, не часто встречались в Делфте.
Прежде чем поступить в университет, я успел уже неплохо узнать этот город, и прекрасными летними днями после сдачи выпускных экзаменов в школе наслаждался предвкушением студенческой жизни. Не могу представить себе ничего лучше, чем та чудесная пора после получения школьного аттестата. Словно освободился от тяжкого груза! Полный иллюзий, вступаешь в будущее, а перед тобой — долгие, беспечные каникулы.
Неожиданно во время этих каникул мне предложили билеты на праздник студенческой корпорации в Делфте, проходивший каждые пять лет. В тот год была поставлена пьеса «Взятие башни» Германа Тейрлинка, которая произвела на меня неизгладимое впечатление. Дело было чудным летним вечером. Сценой служила украшенная флагами Рыночная площадь с ее весьма впечатляющей башней. Темой спектакля была борьба Духа и Материи. Каждый раз, беря верх, Дух все выше взбирался на башню. При этом роль Духа играл мой старый приятель, которого, впрочем, трудно было бы назвать альпинистом, — так что, когда ему следовало по веревочной лестнице взбираться на башню, в дело вступал нанятый на этот случай моряк. Поскольку тогда никаких микрофонов и усилителей еще не водилось, в изобилии были певцы и музыканты.
Гуляя по городу, где люди передвигались в основном пешком, на велосипеде или трамвае-паровичке, я предавался мечтам о студенческой жизни. Вдоль каналов стояли покрытые свежей зеленью липы и вязы. Солнце плясало в воде. Радовали глаз прекрасные старые дома. И как празднично выглядели представители студенческих корпораций, разъезжающие в открытых экипажах, влекомых нарядными, в плюмажах лошадьми, цоканье копыт которых замедлялось перед тем, как пересечь красивые мостики!
Среди студентов-третьекурсников я разглядел одного приятеля из Хелмонда, который сопровождал свою сестру. Эта обязанность не доставляла ему радости, так что я принял девушку на свое попечение и ввел ее в свою компанию. Я не пропустил ни одного праздничного мероприятия! Мы до утра танцевали, погода стояла превосходная. Это была неделя, о которой можно только мечтать.
Когда в сентябре я сделался наконец студентом, настроение мое было уже совсем другим.
Решение, в результате которого я подал документы на факультет машиностроения, было принято значительно раньше. Сегодня трудно в это поверить, но в те времена на заводах «Филипс» мало что изготавливалось помимо ламп накаливания. После первой мировой войны приступили к производству радиоламп, потом перешли к изготовлению таких радио-деталей, как динамики и зарядные устройства, и наконец стали делать радиоприемники. Поэтому физики, химики и инженеры-электротехники в двадцатые годы энергично трудились в лабораториях, тогда как машиностроителей, хотя они и требовались для конструирования электроламповых машин, в производстве было занято мало.
