Как раз во время школьных каникул братья прочитали в газете «Норфолк кроникл», что их дядя, капитан Морис Саклинг из Вудтон-Холла, долгое время находившийся не у дел, назначен командиром шестидесятичетырехпушечного линейного корабля «Благоразумный», отбитого у французов двенадцать лет назад и ныне вновь распускающего паруса в Чэтеме.
Горацио Нельсон давно уже подумывал о карьере морского офицера[2]. У него хорошо отложилось в памяти, как, совсем еще мальчиком, он, оказавшись в портовых городках Бёрнем-Оври-Стейт и Уэллс Приморский, наблюдал за каботажными судами, с трудом протискивавшимися в бухту или выходящими из нее, как учился узнавать по виду паруса, оснастку, мачты, кливеры, люггеры и баржи, бригантины и барки, галеоны и фрегаты. Запомнился ему и запах моря и кораблей, рыбы, смолы и мокрых канатов, — запах, уносимый ветром в песчаные дюны и соленые топи.
«Напиши отцу в Бат, — просил он своего старшего брата Уильяма, — что мне хотелось бы уйти в море с дядей Морисом».
Капитан Саклинг согласился взять мальчика на борт, о чем и сообщил отцу, не преминув пошутить между делом: за какие прегрешения беднягу Хорэса, такого маленького и слабого, отправляют бороздить моря? Неужели никакого другого занятия не нашлось? Впрочем, пусть идет, и в первый же раз, как он окажется в деле, ядро, глядишь, снесет ему голову и избавит от всех дальнейших испытаний.
ГЛАВА 2
Чэтем, Арктика и Вест-Индия
Когда Нельсон на палубе, я чувствую себя спокойным
Действительно, при первом же взгляде на мальчика становилось ясно: ему будет трудно «бороздить моря». Двенадцати лет от роду, он выглядел даже еще моложе, и хотя мичманов и капитанской прислуги его возраста на борту хватало, редко кто мог показаться таким же беззащитным, как Горацио Нельсон. Отец почел за благо отправиться с ним в Лондон и посадить в экипаж, направляющийся в Чэтем. Добравшись до места морозным утром января 1771 года, он подхватил ручную кладь и двинулся вниз по мощеным улицам в сторону доков; впрочем, первый попавшийся ему матрос ничего не мог сказать относительно «Благоразумного» и его капитана Саклинга. В конце концов где корабль стоит, подросток выяснил, но понятия не имел, как туда добраться. Пока он об этом раздумывал, какой-то офицер, пожалев одинокого продрогшего парнишку, взял его за руку и повел накормить, а после посадил в лодку, доставившую того на корабль капитана Саклинга[3].
Он поднялся на борт, но капитан на корабль еще не прибыл, и, похоже, никто юного Нельсона не ждал. Не зная, чем заняться, мальчик принялся расхаживать на пронизывающем ветру по палубе, так же не находя себе места, как и на берегу. Все казалось ему удивительным в этом «деревянном мире»: «Я никак не мог взять в толк, где я очутился, может, среди духов и демонов… другой язык, другие выражения… Мне казалось, я сплю и никак не могу проснуться». Весь день на «Благоразумном» на мальчика почти никто не обращал внимания; и лишь по прошествии нескольких дней на борту появился Саклинг и наконец призвал мальчика, томящегося на узкой мичманской койке в полутемном кубрике, к себе в светлую и просторную капитанскую каюту.
К тому времени подросток уже хлебнул немного корабельной жизни, узнал об обязанностях мичмана и даже начал осваивать навыки, какими ему придется овладеть в совершенстве, — карабкаться на реи с марсовыми, поднимать паруса, тушить пожар и обращаться с оружием, командовать спуском баркаса на воду, травить пеньковый канат и сниматься с якоря, для подъема которого требовалось несколько матросов, наделенных недюжинной физической силой. Он усвоил, что время на корабле измеряется вахтами, каждая по четыре часа, за вычетом двух полувахт — от четырех пополудни до шести и от шести до восьми. Каждые полчаса отмеряются песочными часами, и когда склянка переворачивается, звонит колокол; при восьмом ударе происходит смена вахты. «Недосып — вечное проклятие жизни вахтенных».
По мере того как матросы поднимались, один за другим, на борт — й иным предстояло вернуться на берег лишь через месяцы и даже годы, — становилось все более ясно: жизнь на корабле, стоящем на рейде, и впрямь особый «мирок», как заметил однажды некий юный новобранец, «пораженный количеством людей — мужчин, женщин, детей. Тут полно разного рода лавок, где что только не продается и торговцы разгуливают по кораблю, предлагая свой товар, так, словно дело происходит на городской улице или площади». Марсовые карабкаются по реям, плотники стучат молотками, кто-то латает паруса, оружейники хлопочут у пушек, иные мальчишки драят палубу, другие, известные под именем «пороховых обезьян» (среди последних встречаются даже шестилетние), учатся вовремя подносить порох артиллерийским расчетам, а те, кто в данный момент не занят, пляшут, выпивают, курят трубки, играют в карты и бэкгэммон, забрасывают удочки с борта, болтают с женами и подругами.
На нижней палубе, с левого борта, где орудийные жерла выдвинуты из пушечных портов (т. е. из амбразур, вырезанных в бортах судов) далеко наружу с целью расширить тесное пространство между переборками, моряки расселись на крышках походных сундуков — когда корабль выйдет в море, их отсюда уберут. Парусиновые койки, свисающие впритирку друг к другу с бимсов (или балок) верхней палубы, на день сворачивались и складывались в железные сетки над столами, где матросы обедали. Раньше, по слухам, людей кормили чудовищно, да и теперь еда отнюдь не отличалась многообразием и качеством, особенно в долгих походах. Хотя в последнее время питание все же несколько улучшилось, поговаривали, и не без оснований, что сухари кишат долгоносиками, мясо такое жесткое, что матросы используют его для резьбы по дереву, а прогорклое масло выдается боцманам для смазки рей. Двенадцатилетний мальчик, три года спустя погибший при падении с реи, рассказывал родителям:
«Нас кормят солониной, вероятно, десяти- или одиннадцатилетней давности, от сухарей стынет горло: в них полно личинок, и они очень холодные, как студень или бланманже. Вода — цвета коры грушевого дерева, в ней плавает масса каких-то личинок и долгоносиков, а вино выглядит как смесь воловьей крови и опилок… Честно говоря, мне здесь совсем не нравится… Надеюсь, с Божьей помощью, я никогда не выучусь ругаться».
Хлеб выдавали в виде буханок либо сухарей; говядину и свинину держали засоленной в бочонках. Сыр и масло также поступали в бочках. Среди овощей, поставляемых Интендантским управлением, главным считался горох, из фруктов — изюм. Помимо того, в рацион входили овсянка, подсолнечное масло, уксус и пиво, галлон в день. Свежее мясо получали от забоя животных и птиц всех пород, содержащихся на борту, — коров, овец, свиней, коз, кур, гусей. Воздух от всех этих продуктов становился еще более спертым, особенно в море, когда пушечные порты держали закрытыми и сотни немытых матросов во влажной от пота одежде сидели за столами при тусклом свете, проникающем сквозь решетку, и поглощали пищу, готовящуюся в огромных котлах на железной плите.
