С особой теплотой П. И. Мельников вспоминал преподавателя русской словесности Григория Степановича Суровцева, беззаветно любившего отечественную литературу и умевшего привить к ней любовь студентам. Навсегда остался в памяти П. И. Мельникова тот день, когда Суровцев взошел на кафедру, поднял вверх руку с листком «Русского инвалида» и громко сказал: «Встаньте!» Мы встали, с изумлением глядя на профессора. Дрожащим от волнения голосом, в котором слышались горькие задушевные слезы, он прочел известие — всего несколько строк. Живо помню первые слова его: «Солнце нашей поэзии закатилось — нет более Пушкина!» Аудитория ахнула в один голос, послышались рыдания… Сам профессор сел и, склонив на кафедру седую, как серебро, голову, горько заплакал… Прошло несколько минут, он встал и сказал: «Князь русских поэтов во гробе. Его тело везут из Петербурга куда-то далеко. Быть может, оно еще не предано земле. При не закрытом еще гробе Пушкина, как сметь говорить о русской словесности! Лекции не будет — пойдемте молиться!»
То было начало февраля 1837 года, а 18 июня в Казанском университете состоялся очередной выпуск. Курс русской словесности насчитывал всего четырнадцать человек, и среди наиболее успешно сдавших выпускные экзамены оказался Павел Иванович Мельников. На торжественный акт приехал великий князь Александр Николаевич, путешествовавший тогда по России, в свите наследника находился и В. А. Жуковский. Знаменитый поэт подошел к выпускникам-словесникам и стал расспрашивать, кто чем намеревается заниматься в дальнейшем… (Между прочим, во время этого путешествия наследник посетил Вятку, где в то время находился в ссылке Герцен. Жуковский поможет Герцену выбраться из Вятки и переехать во Владимир.)
В год окончания университета П. И. Мельников лишится отца, а мать его умерла еще в 1835 году. Но теперь, кажется, судьба улыбнулась ему. В университет П. Мельников поступал своекоштным студентом, что давало ему в дальнейшем право выбрать поприще по собственному усмотрению, однако со второго курса (в связи с затруднительным материальным положением) он был переведен на казенный кошт, а казеннокоштным студентам, согласно существовавшим тогда порядкам, после окончания университета предстояло несколько лет прослужить «по учебному ведомству». Обычно их отправляли учительствовать в самые отдаленные или глухие места. Но П. Мельникова, как окончившего курс наук с отличием, оставили при университете на год с тем, чтобы он подготовился к заграничной поездке для пополнения своих знаний. В дальнейшем он должен был вернуться в университет и занять место на кафедре славянских наречий. Перед девятнадцатилетним П. Мельниковым открывался прямой путь к профессорству. Большего, кажется, и желать было невозможно.
Безусловно, из Мельникова, человека, наделенного и незаурядными умственными способностями, и большим трудолюбием, и необычайной пытливостью ума, получился бы прекрасный, а может быть, и выдающийся ученый. Но судьба распорядилась иначе: вместо поездки на запад он отправляется на восток. Как-то на одной из вечеринок он излишне «погорячился», дело дошло до начальства, и в результате П. Мельникова отправляют в Пермь учителем истории и статистики в местную гимназию, а это означало, что ученая карьера рухнула.
Через год П. И. Мельникову удалось перевестись на ту же должность в Нижний Новгород, где у него были и родственники, и знакомые, что как-то облегчило его положение, но не изменило его судьбы. П. Мельникова педагогическая работа удовлетворяла мало, а энергии у него было много, и он, попав в Пермь, бросается изучать новый для себя край. Позднее, в автобиографии, написанной от третьего лица, он напишет: «Один год, в продолжение которого собирал сведения о том крае, объехал некоторые заводы, обозревал Усольские солеварни. Это было первое знакомство П. И. Мельникова с русским народом… А изучал он народ так, как должно изучать его — «лежа у мужика на полатях, а не сидя в бархатных креслах в кабинете»…»
Собранные за год пребывания в Перми сведения и накопленные впечатления позволят П. Мельникову уже в 1839 году опубликовать в «Отечественных записках» главы своих «Дорожных записок на пути из Тамбовской губернии в Сибирь». Так начнется литературная деятельность П. И. Мельникова. В течение последующих трех лет он напечатает в «Отечественных записках», «Литературной газете» и «Москвитянине» целый ряд статей исторического, краеведческого и статистического характера. Одновременно П. И. Мельников начнет пробовать себя и в области изящной словесности. Он задумает написать большой роман о жизни губернских и уездных городов разных разрядов. В то время шел в литературе горячий спор между романтиками и реалистами, и П. Мельников безоговорочно встал на позиции реалистов. В своем будущем романе он намеревался высмеять провинциальных поклонников Марлинского и написать реалистическую картину провинциальной русской действительности.
В 1840 году на страницах «Литературной газеты» появляются его стихотворение «Великий художник» и два рассказа о неком Елпидифоре Перфильевиче, которые, по существу, были отрывками из задуманного им романа.
Сам П. И. Мельников был довольно строгим судьей собственного таланта. Так, он признается брату, служившему на Кавказе и где-то доставшему номер «Литературной газеты» с его «Елпидифором»: «Никогда не прощу себе, что я напечатал такую гадость… Я еще мало знаю людей, чтобы писать повести, я даю тебе и себе честное слово не писать ни стихов, ни прозы до тех пор, пока не узнаю жизнь получше… Покаюсь тебе, кстати, еще во грехе: написал я повесть, и повесть большущую… под названием «Звезда Троеславля», да этого еще мало — послал ее Краевскому, но, слава богу, он возвратил мне ее для переделок, я ее и переделал на фидибусы — раскуривал трубку этими фидибусами чуть не полгода».
П. И. Мельников свое слово сдержал, обет литературного молчания затянулся на двенадцать лет: следующее его беллетристическое произведение (рассказ «Красильниковы») появилось лишь в 1852 году.
За годы «молчания» П. Мельников сделал неплохую карьеру, и его современникам могло показаться, будто он бросил литературу во имя карьеры. Но тут, наверное, более прав современный исследователь творчества Мельникова-Печерского М. П. Еремин, писавший «Если внимательно присмотреться к чиновничьей деятельности Мельникова, то нельзя не заметить в ней какой-то наивности, чего-то такого, что можно было бы назвать административным донкихотством. Он действовал не как исполнитель, которому приказали, а с каким-то особым рвением, инициативно».[2]
И рвение это было не чиновничьим, а научным, порой, чтобы приобрести какой-нибудь важный документ или старую книгу о расколе, П. И. Мельникову приходилось тратить собственные деньги; порой он проникал в такие углы, какие не предполагала ни одна его служебная командировка. А сколько времени он провел в архивах, дотошно изучая старину!
