В 1911 году он около полугода уклоняется от призыва в армию. За неявку на призывной участок Дыбенко был арестован и насильственно водворен на Балтийский военный флот. Там он сначала попал на штрафной корабль «Двина», через полгода оказался в минной учебной школе, а вскоре был направлен на линейный корабль «Император Павел Первый». Там он вступает в подпольную группу большевиков.
Начавшаяся в августе 1914 года Первая мировая война задержала демобилизацию Дыбенко. Однако в серьезных морских сражениях ему так и не пришлось участвовать. Зато в своих воспоминаниях «Из недр царского флота к Великому Октябрю» и автобиографии он создает еще одну легенду о себе, на этот раз как о «руководителе восстания матросов». Но так называемое «восстание» было не чем иным, как ночной сходкой части матросов, на которой звучали антиправительственные лозунги. Утром все рассеялось, как туман. За организацию «незаконной сходки» на корабле «Император Павел Первый» были арестованы матросы Ховрин и Марусев. Но вот руководитель Дыбенко оказался вне подозрений.
В 1916 году, когда во время «рижского прорыва» фронта немецкими войсками враг начал угрожать Петрограду Дыбенко в составе добровольческого морского батальона, был брошен на ликвидацию этого прорыва. Тут впервые проявились его организаторские способности. Он не только отказался участвовать в боях, но и склонил к этому несколько сот матросов и солдат 45-го Сибирского полка. Морской батальон расформировали, многих матросов арестовали. А что Дыбенко? Он «под видом болезни», по воспоминаниям [9] самого Дыбенко, оказался на два месяца в госпитале. Только по возвращении на флот, когда немного утихли репрессии, он был осужден на 40 дней гауптвахты.
Февральская революция 1917 года открыла широкие возможности перед предприимчивым матросом, который был известен на флоте своей силой, высоким ростом, цинизмом, склонностью к дракам и пьяным дебошам.
Павел Дыбенко сначала становится депутатом Гельсингфорского Совета рабочих, матросов и солдат. В мае 1917 года на транспорте «Виола» в Гельсингфорсе (Хельсинки) он избирается председателем ЦК Балтийского флота — высшего выборного органа матросских коллективов Балтийского флота. В то время в ЦК Балтфлота было всего шесть большевиков из 33 членов ЦК. Большевик Дыбенко заявил тогда о признании верховенства Временного правительства над флотом и об исполнении всех правительственных решений. Однако уже в июне 1917 года Дыбенко становится одним из «тайных организаторов» мятежа большевиков и анархистов, который в начале июля Временное правительство сумело подавить. Центробалт был разогнан Керенским. Избитый юнкерами Дыбенко сорок пять дней после этого, до начала сентября, просидел в петроградской тюрьме «Кресты». В это время правительство А. Керенского временно приводит Балтийский флот к повиновению.
События конца августа 1917 года, связанные с мятежом генерала Лавра Корнилова, завершаются освобождением заключенных большевиков. В сентябре Дыбенко возвращается па флот и активно возрождает Центробалт как «армию новой революции».
Самым насыщенным и судьбоносным месяцем в жизни Павла Ефимовича становится октябрь Семнадцатого. В начале октября Дыбенко, очевидно, первый и последний раз в жизни пришлось повоевать на море — принять участие в боях с немецким флотом у острова Даго.
В октябре матросская «армия» становится авангардом мятежа, «преторианской гвардией» большевиков, которая во многом определила исход Октябрьской революции. Значимую [10] роль в победе сыграл и Дыбенко как член Ревкома Петроградского Совета (штаба революции) и командир матросской «армии». Именно по приказу Дыбенко прозвучали выстрелы «Авроры».
Но не только особые заслуги во время штурма Зимнего предопределили молниеносную карьеру Павла Ефимовича. В круг партийной элиты ввела «матросика» Александра Михайловна Домантович-Коллонтай — дочь царского генерала, аристократа и украинского помещика, которая была в числе лидеров большевиков и друзей Ленина по эмиграции в Париже. Уже 26 октября 1917 года Дыбенко назначается членом Коллегии по военно-морским делам, а 21 ноября В.И. Ленин подписывает приказ о его назначении Народным комиссаром по морским делам.
Ленин не мог не знать, что Дыбенко не имел ни способностей, ни образования, ни опыта для министерской, адмиральской должности. Но в тех условиях матросской вакханалии и «всяческих безобразий» к его голосу могли прислушаться озверевшие от вседозволенности и «винных погромов» матросы. Дыбенко был своим у «братишек», он умел с ними ладить и мог кулаками и пулями успокоить матросскую «бузу». А гуляли тогда матросы самозабвенно. Винные пары из разграбленных императорских складов и классовая ненависть порождали ужасные преступления. Матросы с «Императора Павла Первого» кувалдами убивали лейтенантов и мичманов, а старшего офицера после избиений «пустили под лед». Дыбенко же катался на рысаках по плацу в Хельсинки, заваленному офицерскими трупами. Он приказывал «резать контру».
Депутатов Учредительного собрания, бывших министров Временного правительства А. Шингарева и Ф. Кокошкина «братишки» нашли даже в больнице... и закололи штыками. Жители Питера, выходя на улицу, молили бога избавить их от встречи с пьяной матросней, что терроризировала город. Только в октябре — декабре 1917-го матросы убили и замучили в Петрограде и на базах Балтийского флота около 300 морских офицеров и еще столько же армейских офицеров и «буржуев».
Ленин не ждал от Дыбенко самостоятельных адмиральских решений. Он ждал слепой преданности за вознесение на большевистский Олимп. Для тактического командования флотом к Дыбенко был приставлен заместитель — бывший капитан первого ранга царского флота. [11]
«Революционный» роман с Александрой Коллонтай начался у Дыбенко еще в апреле 1917-го, когда Шурочка как агитатор-большевик поднялась на борт его корабля, что стоял в Хельсинки. Шура Коллонтай так красиво говорила о неподчинении властям и реакционном смысле займа «Свободы», что матросы прекратили кричать и выслушали ее часовую речь. После этого Дыбенко пронес Шурочку по трапу на руках и договорился о свидании. Это было начало эпатажного романа, растянувшегося на шесть бурных лет. В своем дневнике Коллонтай запишет, что во время первой с ней встречи Дыбенко «рассеянно оглядывался вокруг, поигрывая неразлучным огромным револьвером (очевидно, маузером. — Авт.) синей стали».
В Семнадцатом Шуре Коллонтай было уже сорок пять, но она сохраняла черты былой красоты и элегантность. В Семнадцатом она была одержима идеями «свободной революционной любви», «любовью пчел трудовых» — доступной и ни к чему не обязывающей. Павел Дыбенко был на семнадцать лет моложе своей возлюбленной. Тогда Шурочка была очень влиятельной партийной дамой, и Дыбенко понимал, что от неё может зависеть его будущее. Александра Коллонтай с лета 1917-го становится членом ЦК большевистской партии, единственной женщиной из 22 вождей партийного Олимпа, что после Октября вершили судьбы одной шестой части суши.
