А помог царю стать тираном иной советник, о котором также говорит Курбский в своей «Истории о великом князе Московском». Во время той же поездки в Кирилло — Белозерский монастырь у Ивана Грозного была еще одна, не менее знаменательная встреча с другим иноком, чернецом Николо — Песношского на Яхроме монастыря Вассианом Топорковым, иосифлянином, низложенным с поста епископа Коломенского «за лукавство и жестокосердие». Он, по словам Курбского, дает царю такой совет: «И аще хощеши самодержец быти, не держи собе советника ни единаго мудрейшаго собя, понеже сам еси всех лутчши; тако будеши тверд на царстве, и всех имети будеши в руках своих. И аще будеши иметь мудрейших близу собя, по нужде будеши послушен им». Иван с восторгом принимает этот «силлогизм сатанинский», глубоко западающий в его душу: «Царь же абие руку его поцеловал и рече: „О, аще и отец был бы ми жив, таковаго глагола полезнаго не поведал бы ми!“» (78, стлб. 212).
Конечно, как остроумно замечают исследователи, тайные речи не затем говорятся, чтобы они кому-то стали известны, и вряд ли Курбский ясно слышал эти слова, если даже он и стоял у дверей кельи, где шла сокровенная беседа. Смысл опять же не в том, какие слова и кем были сказаны молодому государю, а в том, что в душе Ивана победило не мудрое и нравственное начало, но взяли верх жажда неограниченной власти, желание стать выше закона и морали, подчинить своей самодержавной воле всех подданных, сделать их послушными, безвольными, терпеливыми рабами. И это имело трагические последствия как для царя, так и для всей страны, что является уже бесспорным историческим фактом: «…таковую искру безбожную в сердце царя християнского всеял, от нея же во всей Святоруской земли таков пожар лют возгорелся» (там же, стлб. 216).
Ивана Грозного можно обвинить во многих грехах, но в том, что он был малообразованным, ограниченным и недальновидным человеком, — никак нельзя. Он сам был писателем и мыслителем и потому ценил мудрость, в том числе в политическом ее приложении. Не случайно, зная авторитет Максима, памятуя проницательность афонца, он обращается к нему с предложением приехать на собор, созванный в октябре того же 1553 г. для обличения еретика Матвея Башкина, «изодравшего» кабальные записи своих холопов и отпустившего их на волю во имя «евангельской любви к ближнему», а также отрицавшего ряд догматов православной церкви (см. 121, 7, 135). Если же старец не может приехать, пишет царь, то пусть хотя бы писание пришлет «на нынешнее злодейство». Но, наученный горьким опытом и помнящий прежние гонения, когда его самого причисляли к еретикам, Максим уклоняется от поездки в Москву, сославшись на преклонные годы и слабое здоровье, хотя царь и обещает не вспоминать старых обвинений и не смешивать его с отступниками от правой веры. Максим слишком хорошо знает натуру самодержавного властителя и цену его слова, чтобы доверчиво отправиться на судебную расправу, подобную той, которой он сам подвергся в свое время.
Кем же был этот незаурядный, высказывавший столь глубокие и смелые мысли, проникнутый таким чувством нравственного достоинства инок, к мнению которого прислушивались российские самодержцы, который почитался на Руси как «дивный философ», чьи произведения бережно переписывались от руки, и который вошел в историю под звучным именем Максим Грек?
Глава I. ЖИЗНЬ И ТВОРЧЕСТВО
Подлинное имя мыслителя — Михаил Триволис. Это удалось установить католическому исследователю И. Денисову в результате многолетних изысканий, сравнительного анализа почерков, сопоставления различных свидетельств, как опубликованных ранее, так и найденных им самим в архивах Франции, Италии, Греции (см. 136). Выяснилось, что живший в Италии гуманист (отнюдь не «второго разряда») Михаил Триволис, монах Ватопедского монастыря на Афоне Максим Триволис и видный русский общественный деятель Максим Грек — одно и то же лицо. По мнению академика Д. С. Лихачева, это научное открытие представляет собой «блестящий пример отождествления трех авторов на основании нескольких разнородных признаков…» (82, 323).
Знатный род Триволисов, из которого происходит Максим, хорошо известен в Греции; он был близок к последней правящей византийской династии Палеологов, один из предков Грека был константинопольским патриархом (см. 136, 119). В русских сказаниях мыслитель называется «сыном воеводским», что говорит о знатном происхождении. Родители его, Мануил и Ирина, характеризуются в них же как благочестивые люди и «философы», что в многозначной семантике этого термина означало «хорошо образованные, просвещенные люди, знавшие толк в мудрых беседах и книгах».
Год рождения Михаила Триволиса не известен. В разных исследованиях он указывается в интервале от 1470 до 1480 г. Но ближе к истине, очевидно, И. Денисов, утверждающий, что Михаил родился около 1470 г. Исследователь подкрепляет свое мнение ссылкой на найденный им документ — бюллетень о баллотировке в состав Большого совета острова Корфу, датированный 1490–1491 гг. Среди неизбранных кандидатов значится имя Михаила Триволиса (см. там же, 84–86, planches I-II).
Несомненно, родители дали своему единственному сыну прекрасное образование, насколько это было возможно в завоеванной турками Арте, родине мыслителя. Классическое греческое обучение предполагало хорошую гуманитарную подготовку, особенно в области филологии и философии. Его дядя Димитрий, бывший «другом Фомы Палеолога, брата последнего императора, Константина XI, и тестя Ивана III Московского» (139, 16–17), имел великолепную библиотеку, опись которой составил Иоанн Ласкарис, приезжавший из Флоренции в поисках древних манускриптов по поручению Лоренцо Медичи и обследовавший многие греческие книгохранилища, в том числе и на Афоне, откуда он благополучно вывез около 200 рукописей (см. 40, 23).
В библиотеке Димитрия были и философские книги: Платон, Аристотель, Плотин, Плифон и др. Он сам переписывал сочинения Платона (см. 136, 122), изучение которых, особенно на языке подлинника представляет собой высокую школу вдохновенного философствования, погружающего в стихию просветленного разума. По словам Б. Боугаевского, «Платон служил для духовного наслаждения, но не для обыденной действительности» (85, XII). Позднее, уже в России, Максим напишет о нем такие строки: «Платон внешний философ первый, или от богодохновенных писаний научен, или от света словеснаго, исперва всажденнаго в человечестве, просвещен разумом…» (14, 2, 296). Большинство исследователей отмечают духовную близость Грека к Платону и платоновской традиции в философии, конечно сформировавшуюся уже в зрелые годы мыслителя.
