Алексей Ваупшас слыл добрым семьянином, справедливым и трезвым человеком. Но однажды он появился дома пьяным и донельзя раздраженным. Я помог ему разуться, а он в гневе запустил в меня сапогом, разбил в щепки дубовый стул.
— Убью! — кричал отец. — Убью этого мерзавца Опацкого! Проклятый пан, нет больше моей мочи, убью!
Вот до чего довел отца подлый управляющий. Лишь мысль о том, что этой местью он пустит по миру свою семью, удерживала Алексея Ваупшаса от крайнего шага.
Драматизм нашего положения еще в детские годы привел меня к выводу, что окружающий мир недобр к нам, что в жизни наряду с хорошим существует темное, необъяснимое зло. Отсюда у меня возникла ранняя обостренная чувствительность к любому проявлению несправедливости.
Иногда я реагировал на нее очень резко. В последнем классе начального училища произошел такой инцидент с учителем Вольским. Мой приятель подсказывал на уроке двум русским девушкам. У меня с ними были хорошие отношения. Вольский это знал и подумал, что подсказываю я. Подскочил, разъяренный, ко мне и дал пощечину. Недолго думая, я так ударил его в лицо, что он упал. Класс захохотал от неожиданности. Поднявшийся на ноги Вольский запустил в меня грифельной доской. Я выскочил за дверь.
Случай произошел накануне выпускных экзаменов. За каждого выпускника учитель получал премию 25 рублей. Это обстоятельство помогло отцу и мне добиться у Вольского прощения, я был допущен к экзаменам и получил свидетельство об окончании училища.
Исподволь созревавший во мне протест привел к тому, что я не захотел остаться на родине и заниматься крестьянской работой. В годы учения нам, детям батраков, много пришлось потрудиться на помещичьих землях. Ведь учились мы только зимой, а летом выходили в поле и гнули спину почти наравне со взрослыми. Платили подросткам неплохо, да много ли радости в деньгах, когда безрадостной и унизительной была вся судьба батрака! Этот вывод я сделал, основываясь на всем своем жизненном опыте. Меня соблазнял пример сестры, удачно устроившейся в городе и ежемесячно присылавшей домой 10 рублей. По тому времени сумма была немалая.
Первый мой выезд был в Ригу. Остановился у сестры и стал искать работу. Но кому нужен мальчишка, не владеющий никакой городской профессией! Послонявшись безрезультатно по разным предпринимателям, я возвратился в Грузджяй ни с чем. Однако ветер странствий в моей душе не угомонился, и отец чувствовал мое состояние. Не раз он увещевал меня:
— Выкинь из головы большие города. Нет в них счастья человеку. Я вот и в Америке побывал, да что толку с той Америки! И Людмила в Ригу подалась не по своей воле, жизнь заставила. Сиди, сынок, дома да займись родительским ремеслом, добра тебе желаю.
Не послушал я отца и в 1914 году пятнадцатилетним пареньком уехал в Москву. Сестра к тому времени вышла замуж и стала жить в Москве. Вновь на первое время я остановился у нее и начал подыскивать работу. И опять ничего приличного мне предложить не могли. Устроился землекопом. Работа изнурительная, хорошо еще, что у меня имелась привычка к физическому труду.
Началась империалистическая война, пошли разные административные строгости, а я был беспаспортным, и меня могли в любой день выслать из города по этапу. Посоветовался с товарищами по работе: что делать? Они сказали, что надо дать взятку полицейскому чиновнику, и он оформит паспорт. Порекомендовали сходить в Лефортовскую часть к приставу, наверняка получится, не впервой. Я так и поступил: дал приставу 25 рублей и попросил выписать документ. Мне назначили день; пришел за паспортом, глянул в него и говорю:
— Ваше благородие, а я не Ваупшасов. Моя фамилия Ваупшас. Переделайте, пожалуйста.
— А в солдаты не хочешь? — спросил пристав. — Подумаешь, велика разница! Что Ваупшас, что Ваупшасов — один черт. Давай кати отсюда, не то мигом лоб забрею!
— Да у меня возраст не вышел, дяденька!
— А мне один черт. Будешь глаза мозолить — забрею в солдаты! Вот и все.
Выкатился я от него слегка перекрещенным на русский лад и с тех пор так и ношу эту фамилию.
К тому времени я уже работал в артели арматурщиков. Железобетон в России появился совсем недавно, в 1912 году, и профессия арматурщика считалась привилегированной, зарабатывали они иногда по 30 рублей в неделю. Платили с пуда установленной арматуры, чем прутья были толще, тем работа была выгоднее. Артель нанималась на разные предприятия в Москве и в отъезд. Пришлось мне потрудиться с нею на заводе «Проводник» (ныне Электрозавод имени В. В. Куйбышева), на крупных стройках в Нижегородской губернии и в Малороссии. Мы всегда находились в больших пролетарских коллективах, и это сыграло роль в формировании моих взглядов.
Поначалу я не был полноправным членом артели. Моего друга белоруса Максима Борташука и меня арматурщики взяли подсобными рабочими, и по ходу дела мы присматривались к их ремеслу. Миновало несколько недель — Максим и я уже выполняли все основные операции наравне с опытными товарищами, а платили нам значительно меньше. Как же сравняться с ними? Спрашиваю старичков, а те отвечают: надо вступить в члены артели. А как это сделать? Ставь угощение, говорят, на всех. Поставил я всем угощение, оно было принято благосклонно, потому что работой я уже доказал свое право быть членом артели, и тут мою кандидатуру утвердили всем обществом. Немного погодя таким же образом перевели в действительные арматурщики и Максима.
Рабочая наша артель ценила свое мастерство, добиваясь от нанимателей соблюдения поставленных нами условий, держалась сплоченно, никому не давала себя в обиду. Все мы отличались большой физической силой, поскольку механизации никакой не имелось, и мы управлялись с железными прутьями только вручную — обрубали их, гнули, придавали любую потребную конфигурацию. В разнообразных стычках и потасовках арматурщики всегда брали верх благодаря крепким мышцам и спайке. Политические проблемы нас тогда еще мало волновали, мы вели жизнь хотя и трудную, но вольную и беззаботную. Сама действительность подвела нас вплотную к вопросам классовой борьбы, однако это случилось позже.
В начале империалистической войны я, несмотря на подспудно зреющий во мне протест, оставался довольно наивным парнем. Официальная великодержавная демагогия в какой-то момент оказала свое действие на меня, и мне вздумалось пойти добровольцем на фронт, сражаться «за веру, царя и отечество». Я поделился этими ура-патриотическими планами в доме у сестры. Ее муж был часовой мастер, передовых взглядов человек. Выслушав мой юношеский бред, он быстро охладил меня. Развенчал все шовинистические лозунги, а особенно досталось от него царю. На примерах из моей собственной жизни зять объяснил, что царская власть есть анахронизм, от которого народу один вред, что царизм угнетает, нещадно эксплуатирует трудящихся, узаконивает произвол, неравенство, бесправие.