Только через пять лет я случайно узнала, что катькины родители хранили в том сундуке запрещенные книги. А клавдину вставную челюсть я все-таки увидела, потом расскажу как.
Мы с Наташкой решили заработать — сколько можно клянчить деньги у родителей! К тому же на эти деньги мы наконец-то сможем купить собаку! Вот мы и пошли собирать такое лекарственное растение — тысячелистник, его полно на поле за сеткой. Не знаю, сколько килограмов этого лекарственного сырья мы набрали, но собирали мы три дня, пока не испортилась погода. Потом разложили его сушиться на чердаке. Наверное, он там до сих пор так и валяется, если только его дедушка не выкинул, хотя вряд ли, он ничего не выкидывает, у него даже газеты «Труд» с портретом какого-то лысого дядьки лежат, аккуратно, стопочками, все веревочкой перевязано… Вообще-то, мы собирались сдать этот сушняк в аптеку, но у нас не приняли, сказали, что надо собирать до цветения, до восхода солнца и в каком-то специальном месте, а наш — неизвестно какого происхождения и вообще неизвестно тысячелистник ли это. Мы со злости хотели его прям в аптеке на полу развалить, но Наташка сказала, что нам самим пригодится от поноса, и мы его обратно на чердак отнесли. На следующий день мы пошли на рынок продавать цветочную рассаду: родители делили пионы и первоцветы, астильбу и гвоздику, мы прибавили мох, камнеломку, еще без разрешения надергали лилий, загрузили все в ведра, запаслись газетами, чтобы крутить кульки, и двинулись на пристанционный рынок. Народ интересовался рассадой, но, видимо, цены мы заломили слишком высокие, и никто ничего у нас не брал. Наконец, какой-то мужик, даже мужчина, потому что он был в плаще и шляпе, показывая на астильбу, спросил: «А это что за растение?» «Астильба»- ответили мы и принялись наперебой описывать ее достоинства, хотя астильба была моя, а не наташкина. «Ну, дайте мне, что ли, эту астюльбу и для ровного счета на 2 рубля еще чего-нибудь». Мы переглянулись — от радости, и чтобы не заржать над «астюльбой», и в четыре руки навертели ему кульков. Мы так обрадовались, что совершенно забыли о деньгах. Когда до нас наконец дошло, что астюльбу мы не продали, а просто подарили — было уже поздно. «Не бежать же за ним» — это было как-то стыдно (как будто это мы его обманули и вместо астильбы подсунули какую-нибудь сныть). Больше у нас никто ничего не покупал, и о зарабатывании денег мы с той поры стали рассуждать исключительно в сослагательном наклонении «а вот если бы…»
* * *
Как я уже говорила, на даче мы жили с бабушкой. Продукты нам привозила из Москвы мама, но хлеб, сахар, спички, хозяйственное мыло, иногда даже подсолнечное масло можно было купить и в поселке или в магазине на станции. Раньше меня не посылали за покупками, потому что боялись, что я потеряюсь или меня украдут цыгане или маньяки, но когда мне исполнилось 11 лет, мы с Наташкой стали ходить в магазин вдвоем. Пропустив мимо ушей (потому что уже давно выучили их наизусть) все ценные указания обеих бабушек: «Не ходите по рельсам», «не отвлекайтесь по сторонам», «не ешьте хлеб грязными руками», «Не задерживайтесь» мы отправлялись в путь. Идти было довольно далеко, сначала вдоль железнодорожных путей, потом по пыльной — в жару и грязной — в дождь шоссейной дороге. По дороге мы ловили саранчей, искали грибы, рвали камыши и тут же потрошили их, останавливались у сторожки погладить собаку, («не отвлекайтесь по сторонам») потом споласкивали руки в заросшем тиной пруду, обрывали по дороге все съедобное: черемуху, незрелый крыжовник, яблоки, сливы, черноплодку, листья барбариса, цветы акации, но этого хватало только на пол-дороги. Тогда мы придумывали какую-нибудь игру: мы были двумя девушками из богатой семьи, но бессердечные родители выгнали нас из дома за то, что мы посмели полюбить бедняков… или нас заколдовала злая колдунья, превратив в две тени, и чтобы разрушить чары нужно пройти 20 шагов по рельсам, не спрыгивая и не дотрагиваясь до земли («Не ходите по рельсам»), показать язык 10 машинам, которые поедут мимо, оставить отпечаток левой ноги в грязи, потрогать крапиву, борщевик и колючую проволоку и всякое такое. Когда по железной дороге, вдоль которой (и по которой, несмотря на запреты) мы шли, вдруг проезжал локомотив (это случалось очень редко, это была какая-то внутренняя ветка между двумя цехами фабрики), то паровоз немедленно становился преследующим нас огнедышащим драконом. Когда, наконец, мы добирались до поселка, у нас просыпался зверский аппетит, поэтому мы тут же съедали пол-кирпичика черного и пол-батона белого («не ешьте хлеб грязными руками») после чего нам очень хотелось пить, поэтому мы решали вернуться домой через родник («не задерживайтесь»). По дороге нам попадались чудесные красные жуки, пара ящериц, собака Цыган, стреляющие огурцы, белые болотные цветы, которые надо было обязательно положить под подушку, чтобы во сне увидеть жениха. Подступало обеденное время, и у нас опять просыпался аппетит, тогда мы доедали пол-кирпичика черного и пол-батона белого. Часам к трем мы добирались домой. Наши уже давно отобедали. Без хлеба.
— Ой, а в магазин сегодня хлеб не завезли, нам тетя Шура сказала, что, может, после обеда привезут, мы можем сходить — начинала сочинять я.
— Я с Хочу Все Знать договорилась, он из Электростали привезет — отвечала бабушка. — Помой руки и садись есть.
Через год нам подарили велосипеды, теперь мы реже останавливались по дороге, но играть не перестали — из бедных девушек мы превратились в рыцарей. Я назвала свою лошадь Голубка, потому что так звали лошадь у тети Тани в деревне, хотя Наташка говорит, что надо придумать имя покрасивее. Ее лошадь зовут Альбертина.
Один раз летом мы с родителями поехали к тете Лиле в Ленинград. Мы видели много достопримечательностей: военные корабли, Эрмитаж, картины разных известных художников, заводного павлина, золотые тарелки, Самсона, разрывающего пасть льву (это такой фонтан), но самое главное — мы нашли такую классную гусеницу: ядовито-зеленого цвета, толщиной в большой палец, бархатистую на ощупь и с шипом на попе!! Мы положили ее в коробку от сигарет, а коробку на подоконник, помыли руки и сели ужинать. Ну, пока родители рассказывали тете Лиле где мы сегодня были, что видели, мы с Машкой незаметно таскали копченую колбасу. Вдруг тетя Лиля как вскочит из-за стола, даже свою тарелку опрокинула, как заорет. Мы с Машкой испугались, сразу руки от колбасы отдернули, а тетя глаза выпучила, ничего сказать не может, только губами шевелит. «Лиля, что с тобой?» «Елизавета Петровна, что случилось?» — это родители заволновались, а я подумала: «а вдруг у нее этот, как его, искульт? И она больше не сможет говорить?» А она ртом воздух хватает, а рукой куда-то в сторону окна тычет. Мы тоже туда посмотрели. На фоне бледного неба — там же ночи белые — извивался какой-то обрубок, похожий на отрубленный палец, а его подсвеченная торшером и увеличенная в пять раз тень корчилась на обоях. Сначала мне тоже стало как-то не по себе… Но тут тетя Лиля очнулась (папа налил ей воды, мама накапала валерьянки), и я перестала за нее волноваться, потому что она закричала. Значит, не какой у нее не искульт.
