Сохранилась вот такая, например, история: «Вспоминая о своей деревенской жизни в Захарове, Пушкин рассказывал П. В. Нащокину следующий анекдот. В Захарове жила у них в доме одна дальняя родственница, молодая помешанная девушка, помещавшаяся в особой комнате. Говорили и думали, что ее можно вылечить испугом. Раз ребенок Пушкин ушел в рощу, где любил гулять: расхаживал, воображая себя богатырем, и палкою сбивал верхушки и головки растений. Возвращаясь домой, видит он на дороге свою сумасшедшую родственницу, в белом платье, растрепанную и встревоженную. «Братец, меня принимают за пожар!» – кричит она ему. Для испуга в ее комнату провели кишку пожарной трубы. Тотчас догадавшись, Пушкин начал уверять, что она напрасно так думает, что ее сочли не за пожар, а за цветок, что цветы также из трубы поливают» (П. И. Бартенев).
Для сравнения: «Младший братик восьмилетнего Володи Ульянова был, по-видимому, нежный, чувствительный мальчик. Он очень расстраивался от песенки «Жил-был у бабушки серенький козлик…», а когда доходило до «рожек и ножек», даже не мог удержать слез. Гимназист первого класса Ульянов решил отучить брата от этой вредной немужественной привычки и, когда они оставались наедине, делал свирепое лицо и страшным голосом неустанно распевал эту песню. Братик забивался под диван и там рыдал до икоты, но Володя не отступал и, через какое-то время, достиг цели: братик уже совсем не переживал за козлика, а лишь за самого себя» (со слов сестры В. И. Ленина).
Детство у всех в основе личности, оно растворено в человеке, поэтому мы и не можем его вспомнить, что это мы сами и есть.
Более того, оно повторяется, оно симметрично старости. Народная мудрость соединяет, уравнивает «стар и млад» – старик возвращается в детство.
Симметрия возникает перед тем, как возникнуть и как исчезнуть. Это два утопленных конца жизни.
В конце, уже в 36-м году, Пушкин пишет последний, очень важный и очень мощный цикл, который заканчивается «Памятником», как последним стихотворением. Позже историки-литературоведы обозначили этот цикл как Пасхальный. И все исследователи склоняются к идее, что он хотел расписать эти стихи по дням Страстной Седмицы. Но что-то было начато, что-то не окончено… Поэтому в собраниях это все распределено по разным томам. Но если распределить все это хронологически, пытаясь проследить логику его мысли, становится видно, как это выстраивается в единый, прощальный цикл, начиная со смерти матери.
Когда мать умирала, Пушкин просидел у изголовья всю последнюю ее ночь. Можно сказать, она умерла у него на руках. Что, кстати, косвенно доказывает, насколько ему ее не хватало по жизни. Так, отойдя от смертного одра, он сразу посещает мастерскую скульптора Орловского, можно заподозрить, в мыслях о надгробии матери. Однако сборище кумиров вызывает в нем ироническую горечь: «Грустен и весел вхожу, ваятель, в твою мастерскую (…) Весело мне. Но меж тем в толпе молчаливых кумиров грустен гуляю: со мной доброго Дельвига нет…» Смерть матери прибавляется к смерти любимого друга, стихотворение, скорее всего, им забывается и не имеет отношения к замыслу «Пасхального» цикла, но напрямую ведет к двум последним стихотворениям, встык писанных друг за другом: «Кладбище» и «Я памятник себе воздвиг…».
Я как-то заметил – такая шутка, – если сократить весь текст Пушкина от первого до последнего слова, то есть взять первое и последнее. То получается, если взять первое стихотворение, которое печатается во всех собраниях, то это «Наталье». Ну, какой-то, вообще, воображаемой, может быть, Наталье… А последнее – это подпись под письмом Ишимовой, писательнице, кстати, для детей: «Вот, как надобно писать, Пушкин».
И если выбрать первое и последнее из всего, то получится: «Наталье – Пушкин».
Тут вся Судьба и заключена.
У Пушкина нет праздных слов, и все связаны между собой, прорисовывая Судьбу. Например, он вобрал в себя и Москву, и Петербург. У Пушкина они пребывают в некоем переломном балансе. Он родился в Москве, прожил тут до 12 лет, попал в Лицей – поэтому «Москва, как много в этом звуке…», и дальше уже оказался в Петербурге, который стал для него большим испытанием, а потом и концом всей жизни.
Роли этих двух СТОЛИЦ были в другой пропорции, чем у нас теперь. Потому что к Москве эта роль вернулась, а у Петербурга она была отнята. И по этому поводу самую важную вещь во всей русской литературе написал именно Пушкин – я имею в виду «Медный всадник». Содержание находится где-то в провале, разрыве между Москвой и Питером, между властью и нормальным человеком, между этими двумя ипостасями русского человека, а не в том сюжете с Евгением, который изложен.
Пушкин – это такой московский ребенок, петербургский подросток, русский поэт и писатель, до Азии не доехавший, в Европу не выпущенный. Таким образом, полностью воплотивший себя в виде универсального русского.
Мы привыкли воспринимать его как поэта светлого, солнечного, легкого, гармоничного, моцартианского… Он такой и есть. Но и далеко не только такой. Одновременно он кризисный поэт с очень жестокими стихами, прежде всего по отношению к себе. И очень рано он пишет весьма горькие вещи, видимо, предчувствуя всю драматичность своего конца. Всегда он помнил, как ему какая-то гадалка нагадала, что он погибнет от белой головы. И так и кончилось все белой головой Дантеса. Пушкин же написал где-то посередине между этими двумя точками «Песнь о вещем Олеге», где Олег принимает смерть, наступив на белый череп. А перед самой ссылкой в Михайловское 26 мая 1828 он пишет:
Дар напрасный, дар случайный,
Жизнь, зачем ты мне дана?
Иль зачем судьбою тайной
Ты на казнь осуждена?
Кто меня враждебной властью
Из ничтожества воззвал,
Душу мне наполнил страстью,
Ум сомненьем взволновал?..
Цели нет передо мною:
Сердце пусто, празден ум,
И томит меня тоскою
Однозвучный жизни шум.
Вот это чувство, что все предопределено.
Пушкин умудрялся в силу какого-то необыкновенного своего ума не впадать в крайности, но он всюду эти края обозначал. И очень рано видел конец и начало собственной судьбы, да и жизни, как таковой.
У меня была такая идея, сделать проект – Пушкинский джаз. Я читал его черновики со всеми вычеркиваниями, подписями. И все это идеально ложилось на джазовую импровизацию. Мы с моими друзьями тогда шутили, шутили… Но часто в шутке содержится больше, чем доля, но и истина.
Любой ребенок хочет стать всем – и космонавтом, и хирургом, и милиционером, и пожарным… Тинейджер Пушкин написал в лицее: Великим быть желаю,//Люблю России честь.//Я много обещаю,//Исполню ли, Бог весть.
Он так и не утратил детства, которого ему не хватило – видимо, он его и выместил на всем своем протяжении.
