Николай успел заметить, что Демин говорил «правильно» даже в том случае, когда ему отвечали невпопад. А потом, сказав «правильно», высказывал действительно правильную, с его точки зрения, мысль, которую ему хотелось внушить собеседнику. И делал он это чрезвычайно осторожно и тактично, чтобы не обидеть человека, не унизить, не подчеркнуть его незнание. Наоборот, он в разговоре с Бусыгиным всегда стремился подчеркнуть, что он, Бусыгин, многое правильно понимает и о многом зрело мыслит. Такого бригадира разве можно не полюбить? Да за такого в огонь и воду!
Жила бригада Демина поразительно дружно. Высоких, громких слов здесь не любили. Зато, когда в «СБ-2» приносили чертежи какого-нибудь нового узла, подолгу простаивали перед ними, как бы обдумывая коллективно, как к новому делу подступиться. А если случалась неудача, кропотливо, не жалея времени, исследовали, а как это могло случиться? Не бранились, не спихивали вину друг на друга, а именно исследовали. Все понимали, что каждая ошибка в их деле могла стоить жизни. Жизни танкиста в бою.
Летом, пообедав, шли к заливу. Берег был завален ржавым железом, отливками. Деминцы садились на теплых от солнца отливках, курили, смотрели в далекую глубину залива и вели разговоры. Мечтали. Строили жизненные планы. Говорили о своем ремесле. О заводских новостях. И, конечно, говорили о танках. Обсуждали их конструкции, огневую мощь, маневренность. Сравнивали один танк с другим, одну конструкцию с другой. Эти «посиделки» длились недолго — минут двадцать. Для Бусыгина они стали «танковым университетом».
Вечером 21 июня сорок первого года Николай решил пройтись по городу, побывать на проспекте 25-го Октября, как тогда называли Невский.
Июньский вечер мало чем отличался ото дня — было светло и празднично, масса гуляющих, на каждом углу продавали цветы, особенно много было тюльпанов самых разных оттенков. Из окон ресторанов на проспект вырывалась музыка.
В воскресенье, 22 июня, Бусыгин встал рано, сделал зарядку, позавтракал и, захватив чемоданчик со спортивным инвентарем, отправился в Шереметьевский парк.
День был солнечный, яркий. Изредка с Балтики порывами налетал ветерок. Из-за Нарвской заставы трамваи и автобусы увозили за город парней и девушек. Слышны были песни, говор баяна, смех.
В Шереметьевском парке было полно народу. А на стадионе шло приготовление к соревнованиям.
Бусыгин принял душ, переоделся. Время приближалось к двенадцати.
Около стадиона на столбе висел репродуктор, похожий на огромную граммофонную трубу. По радио передавали музыку, песни.
И вдруг внимание людей привлекли гулкие удары метронома, донесшиеся из репродуктора. Через несколько минут толпа безмолвно слушала речь Молотова.
Немецкие фашисты напали на нашу страну от Балтийского до Черного моря, бомбят города, порты, заводы, электростанции…
Репродуктор умолк, но никто не уходил. Люди стояли, словно оцепеневшие от неожиданно свалившейся страшной вести.
Бусыгин безотчетно кинулся в раздевалку, быстро переоделся, схватил свой чемоданчик… «Куда же теперь» — подумал он. И решил: «На завод».
Он шел по заводскому двору, встречая людей, которые несли ведра с ультрамарином, разбавленным мелом и столярным клеем. Кто-то уже успел распорядиться окрасить в синий цвет стекла в цехах, белые шары уличных фонарей. На крыши цехов ставились ящики с песком и бочки с водой.
В «СБ-2» Бусыгин застал всю деминскую бригаду. Она работала, как обычно, словно это был не воскресный день, а будни. Собирали «КВ».
Демин сказал ему коротко и жестко:
— Переоденься и — за работу.
— А война?..
— Что — война? Ты какого года рождения?
— Двадцать пятого.
— А мобилизации подлежат военнообязанные, родившиеся с 1905 по 1918 год включительно. Это нас касается, а ты погоди.
— А как же вы, Василий Иванович?
— Что я? Я — солдат, коммунист. Что прикажут, то и буду делать. Думаешь: война это там, где рвутся снаряды и идут в атаку? Здесь тоже война, — и он постучал кулаком по броне могучего «КВ». — Понял?
Поздно ночью Бусыгин пошел домой. На стеклах окон появились прикрепленные крест-накрест полоски бумаги. Мимо Нарвских ворот проплыли аэростаты воздушного заграждения. Один за другим по проспекту Стачек проходили красноармейские колонны. У каждого красноармейца были скатка и противогаз.
Брат Виктор ушел в армию. Мать, бледная, осунувшаяся, дрожащая, не находила себе места. Сестры успокаивали ее, стараясь приободрить.
Николай сказал матери:
— Да ты не волнуйся, мама. Вот увидишь: наши их так стукнут, что фашисты покатятся…
— Покатятся, — тихо повторяет мать, — покатятся… Когда это они покатятся. А пока кровь людская льется на русской земле.
— Но ты же не знаешь, мама, что есть у нашей Красной Армии. Я-то знаю.
— Ты, сынок, знаешь. Это хорошо, что ты знаешь. А Витя уже там, где кровь. — Она заплакала.
Заснуть Николай не мог. Он все размышлял: в армию его не возьмут — это факт, но и сидеть здесь, в тылу, когда народ борется с фашистами, тоже невмоготу. Как же быть? Может, попроситься в разведчики. Ведь воевали же «красные дьяволята».
Его размышления прервал глухой удар, донесшийся откуда-то издалека, потом второй и третий… Николай вскочил с постели, подошел к окну. Два луча прожектора, скрестившись, метались по серо-белесому небу, а потом, словно гигантскими клещами, захватили, не выпуская, ползущую в вышине серебристую точку. «Самолет, — догадался Николай. — Фашистский самолет… Бомбит, гад. Ленинград бомбит…»
Раздалась частая дробь пулемета. Затем где-то совсем близко грохнул орудийный выстрел.
«Зенитки, — прошептал Николай. — Воюем в Ленинграде». И его охватило чувство горечи, ярости и оскорбленного достоинства. Это было и чувство страстного протеста. «Как же так: фашисты бомбят Ленинград! Этого допустить нельзя. Нельзя!» — кричала душа молодого питерского рабочего, путиловца. И он лихорадочно перебирал один за другим варианты: как же ему, Николаю Бусыгину, поступить, что предпринять? С этими мыслями он под утро как-то незаметно заснул, вернее забылся, потому что очень скоро вскочил с постели, пожевал кусок хлеба, запил его молоком и поехал на завод.
Война резко изменила облик города: вместо привычных милиционеров на перекрестках появились военные регулировщики, по улицам шли колонны красноармейцев, грохотали танки, орудия, один за другим мчались грузовики. У ворот домов, на улицах и проспектах появились бойцы истребительных батальонов — первых ленинградских добровольческих формирований — они несли круглосуточное дежурство в городе и на подступах к нему. Дома окрашивались пятнами, полосами, искажающими их очертания, и Николай понимал, что это способ маскировки. На стенах домов появились плакаты, призывающие к бдительности, к защите Родины.
