Анатолий Кудрявицкий - «Трубами слав не воспеты...» Малые имажинисты 20-х годов

Белый вечер,
Белая дорога,
Что-то часто стали сниться мне.
Белый вечер,
Белая дорога,
При широкой голубой луне.

Вот идут они поодиночке,
Белым пламенем горят клыки.
Через пажити,
Овраги,
Кочки
Их ведут седые вожаки.

Черный голод
В их кишках гнездится.
С черным воем
Песни боевой
Вдаль идут зловещей вереницей
Человечий шевелить покой.

Лишь один отстал от этой стаи…
Песнь моя!
Ужели это я
Грусть свою собачьим теплым лаем
Заношу в надзвездные края?

Я ли это —
С волей на причале,
С песьим сердцем,
С волчьей головой?
Пойте, трубы гнева и печали!
Вейся, клекот лиры боевой!

Знаю я,
Что в звездном этом гуле.
Вновь приди, высокий, страшный год!
Первая ж нарезная пуля
Грудь мне вырвет,
Жизнь мою возьмет.

Но когда заря
Зарю подымет
В утренней
Розовокосой мгле,
Вспомню я простое волчье имя,
Что мне дали на моей земле.

И, хрипя
И воя без умолку,
Кровь свою роняя на бегу,
Серебристым,
Длинномордым волком
К вражьему престолу пробегу.

Какой прозрачный, теплый роздых
От громких дел, от зимних бурь!
Мне снится синим самый воздух,
Безоблачной — сама лазурь.

Я ничего не жду в прошедшем,
Грядущего я не ищу,
И о тебе, об отошедшем,
Почти не помню, не грущу.

Простимся ж, русый! Мир с тобою!
Ужели в первый вешний день
Опять предстанет предо мною
Твоя взыскующая тень?

Сами мы кипятили воду,
Сами будем хлебать до дна.
О, усталость ненужного отдыха,
Ты у нас осталась одна.

Так и знай, не дрожали мы прежде
И теперь не дрожим умирать,
Только проще, спокойней, надежней
В сапогах завалиться в кровать.

Лейтесь, песни, над головою
Одичалой моей стороны!
Ах, не сами ли мы нашу волю
Прокатили на вороных?

Сами выбрали тихие мели,
Залетели в тесную клеть.
Не болит голова с похмелья,
Да и не с чего ей болеть.

Так и надо, что рубятся чащи,
Если строится ладный дом.
Первородное наше счастье —
Пропади оно пропадом!

Нам с тобой и дружиться не стоило,
Только что-то теперь все равно:
Не горчит чечевичное пойло,
И не пенится больше вино.

У бродяги мысли о крове,
А на сердце камнем — грабеж.
Вновь грустит по закатной крови
Засапожный, привычный нож.

В наших жилах злей и напевней
Арестантский, ивовый дух.
Сколько раз пролетал по деревне
Моих песен красный петух!

Сколько раз затоплял я нивы
Проливными дождями слов!
Полюбил я бродить, счастливый,
По посевам моих стихов.

Братья люди! Не верьте, не верьте!
Не пускайте за свой плетень
Нас, гонцов и пророков смерти,
Поджигателей деревень.

Ведь недаром в глухое время
Налетает со всех концов
Наше злое, хищное племя
Поножовщиков и певцов.

Порхай же, на холодном сквере.
И бейся, осень, о карниз,
И грозно золотые перья
Роняй по переулкам вниз!

Уже печальными речами
Тебя встречают тополя
И брачный пурпур расточают
На оголенные поля.

И вижу: за туманной синью,
Еще горбата и ряба,
Преображенная Россия
Сбирает звезды в короба.

Я понял все, о призрак вещий,
Мне по заслугам ты воздал:
Ведь рыбкой в коробе трепещет
Моя мятежная звезда.

И никогда я не покину
Ни этот пурпур сентября,
Ни эту синюю равнину,
Где ночью росы серебрят.

Ах, осень, мне о землю биться,
И эту землю целовать,
И на холодные страницы
Ронять горячие слова.

Пойми, то не игра,
Что над озерами
Глаза зеленые
Вращает виноград!

О, скорбь моей души!
Кувшин ли глиняный
На камень кинули
Иль камень на кувшин?

Скажи, не равно ль?
Ведь в этой гибели
И радость вековая.
И вековая боль!

От зорь зазорных звон в глазах.
Так есть, так правда, так мне снится.
Как будто я сто лет назад
Иду по яростной Мясницкой.

Географических ли карт
Не распознаю во вселенной?
Погиб, как мальчик, Бонапарт
На тесном острове Елены.

И революции перо
Подъято вкрадчивым Карлейлем.
Под градусом иных широт
Иные замыслы лелеем.

Темны Латинские леса,
И гулок бег ночи крылатой,
Но все мне видится Версаль
В мятежном зареве заката.

От зорь зазорных звон в глазах —
Но вот совсем теперь не спится.
Теперь, а не сто лет назад,
Иду по яростной Мясницкой.