Возможно, что, уничтожив ненавистную ему шкатулку, в которой хранились листки со стихотворными посланиями Лермонтова, Обресков позабыл об альбоме, куда Лермонтов вписал одно из своих прощальных обращений к Наталье Федоровне, и оно, таким образом, уцелело. Во всяком случае, это стихотворение было хорошо известно Дарье Федоровне и текст его М. Д. Жедринская могла получить от членов ее семьи. Что же касается альбома самой Дарьи Федоровны, то у нас нет никаких решительно оснований считать, что он подвергся уничтожению. Поэтому, хотя вполне допустимо, что все стихи, обнаруженные в альбоме Жедринской, переписывались непосредственно с автографов Лермонтова, все-таки вернее всего, что источником послужил для Жедринской альбом Дарьи Федоровны Островской.
Однако наиболее убедительное доказательство принадлежности Лермонтову стихов из альбома Жедринской заключается в тексте третьего стихотворения. Ибо десять строк вновь найденных «Стансов» совершенно совпадают с другими «Стансами», автограф которых находится в VI лермонтовской тетради, хранящейся в Институте литературы (Пушкинский дом) Академии наук СССР. Известные нам по этому автографу «Стансы» датируются 1830 годом, под «Стансами» в альбоме Жедринской выставлен 1831 год. Однако в этом нет никакого противоречия. Обнаруженные нами «Стансы» на три строфы короче известных прежде и по всем признакам представляют собой их окончательную редакцию.
Копии стихотворений Лермонтова «В альбом Д. Ф. Ивановой» и «В альбом Н. Ф. Ивановой» в альбоме М. Д. Жедринской, л. 38. ЦГАЛИ СССР. Москва.
Стансы
1830
Я не крушуся о былом.
Оно меня не усладило.
Мне нечего запомнить в нем,
Чего б тоской не отравило! —
Как настоящее, оно
Страстями чудными облито,
И вьюгой зла занесено,
Как снегом крест в степи забытый! —
Ответа на любовь мою
Напрасно жаждал я душою,
И если о любви пою —
Она была моей мечтою.
Я к одиночеству привык,
Я б не умел ужиться с другом:
Я б с ним препровожденный миг
Почел потерянным досугом.
Мне скучно в день, мне скучно в ночь,
Надежды нету в утешенье;
Она навек умчалась прочь,
Как жизни каждое мгновенье.
На светлый запад удалюсь;
Вид моря грусть мою рассеет.
Ни с кем в отчизне не прощусь
– Никто о мне не пожалеет!..
Быть может, будет мне о ком
Тогда вздохнуть, – и провиденье
Заплотит мне спокойным днем
За долгое мое мученье.
Стансы
1831
Мгновенно пробежав умом
Всю цепь того, что прежде было, —
Я не жалею о былом:
Оно меня не усладило.
* * *
Как настоящее, оно
Страстями бурными облито
И вьюгой зла занесено,
Как снегом крест в степи забытый.
* * *
Ответа на любовь мою
Напрасно жаждал я душою,
И если о любви пою —
Она была моей мечтою.
* * *
Как метеор в вечерней мгле, Она очам моим блеснула И, бывши все мне на земле, Как все земное, обманула.
Это сопоставление, несомненно, говорит в пользу принадлежности Лермонтову стихотворений из альбома Жедринской, и, кстати, и о достоверности самих копий.
Все это, вместе взятое, дает нам право с полным основанием приобщить к лирическому циклу 1831–1832 годов три новых стихотворения.
Инициалы Н. Ф. И. оставались нераскрытыми в продолжение целого столетия не только потому, что семья Обресковых, по словам Н. С. Маклаковой, «не сочувствовала» упоминанию ее имени в печати, но главным образом оттого, что А. П. Шан-Гирей и П. А. Висковатов не оставили для Ивановой места в биографии Лермонтова, связав всю лирику 1831–1832 годов с именем Варвары Александровны Лопухиной.
«Открытие» Ивановой, естественно, повлекло за собой переадресацию юношеских лирических посланий.
Сразу же, после первых сообщений о ходе работы над загадкою Н. Ф. И.[331], в полном собрании сочинений Лермонтова, выходившем в издательстве «Academia», появилось имя Н. Ф. Ивановой, и стихотворения 1831–1832 годов, которые прежние редакторы относили к Лопухиной, составили новый, обширный цикл[332].
Кроме стихотворений, озаглавленных инициалами Н. Ф. Ивановой: «Н. Ф. И…вой», «Романс к И.», «К Н. И…», «Н. Ф. И.», к ней же, безусловно, относится еще тридцать одно стихотворение: «Я видел раз ее в веселом вихре бала…» (1830), строфа восьмая в стихотворении «1831-го июня 11 дня», «Видение», «11 июля» (1831), «Не ты, но судьба виновата была…», «Ночь», «Душа моя должна прожить в земной неволе…», «Пускай поэта обвиняет…», «Вечер», «Стансы (Не могу на родине томиться…)», «Гость», «***(Сижу я в комнате старинной)», «К*** (Всевышний произнес свой приговор…)», «Сентября 28», «К*** (Зови надежду сновиденьем…)», «Я видел тень блаженства…», «К***(О, не скрывай! ты плакала об нем…)», «К*** (Ты слишком для невинности мила…)», «Настанет день – и миром осужденный…», «Силуэт», «Раскаянье», «*** (Она была прекрасна, как мечта…)» (1832), «Время сердцу быть в покое…», «К*** (Я не унижусь пред тобою…)», «Как луч зари, как розы Леля…». «Измученный тоскою и недугом…», «Когда последнее мгновенье…», «Сонет (Я памятью живу с увядшими мечтами…)», «Болезнь в груди моей…», «Послушай, быть может…», «К*** (Прости! – мы не встретимся боле…)». О ней же идет речь в стихотворениях «Стансы к Д***)», «К тебе», «7 августа»[333], в посвящении «Последнего сына вольности».
Отнесение к Ивановой такого большого числа стихотворений вызвало, в свою очередь, появление новой работы, в которой сделана попытка ограничить значение вновь открытого эпизода, так же как и число обращенных к Ивановой стихотворений[334]. Датируя окончание романа с Ивановой и начало увлечения Лермонтова Лопухиной сентябрем – декабрем 1831 года, автор этой работы – В. Л. Комарович – предложил часть стихотворений переадресовать обратно В. А. Лопухиной[335].
Между тем этому препятствует как хронология лермонтовских стихотворений, написанных в IV тетради в начале 1832 года и безусловно обращенных к Ивановой, так и вновь найденное посвящение «В альбом Н. Ф. Ивановой» (1832).
Мы можем с полным основанием считать, что лирические посвящения Лермонтова, создававшиеся в продолжение всего 1831 и в начале 1832 года, обращены к Ивановой либо, даже адресованные другим лицам («К Д.», «Кн. Л. Г – ой»), касаются той же самой драматической встречи.
К началу, а вернее всего – к ранней весне 1832 года относится большое прощальное послание «К***», в котором как бы подведен итог этому мучительному и напряженному чувству. С горестным упреком обратился на прощание поэт к еще недавно любимой им девушке:
Я не унижусь пред тобою;
Ни твой привет, ни твои укор
Не властны над моей душою.
Знай: мы чужие с этих пор.
Ты позабыла: я свободы
Для заблужденья не отдам;
И так пожертвовал я годы
Твоей улыбке и глазам,
И так я слишком долго видел
В тебе надежду юных дней
И целый мир возненавидел,
Чтобы тебя любить сильней.
Как знать, быть может, те мгновенья,
Что протекли у ног твоих,
Я отнимал у вдохновенья!
А чем ты заменила их?
Быть может, мыслию небесной
И силой духа убежден,
Я дал бы миру дар чудесный,
А мне за то бессмертье он?
Зачем так нежно обещала
Ты заменить его венец,
Зачем ты не была сначала,
Какою стала наконец!
Я горд! – прости! люби другого,
Мечтай любовь найти в другом;
Чего б то ни было земного
Я не соделаюсь рабом.
К чужим горам, под небо юга
Я удалюся, может быть;
Но слишком знаем мы друг друга,
Чтобы друг друга позабыть.
Отныне стану наслаждаться
И в страсти стану клясться всем;
Со всеми буду я смеяться,
А плакать не хочу ни с кем;
Начну обманывать безбожно,
Чтоб не любить, как я любил, —
Иль женщин уважать возможно,
Когда мне ангел изменил?
Я был готов на смерть и муку
И целый мир на битву звать,
Чтобы твою младую руку —
Безумец! – лишний раз пожать!
Не знав коварную измену,
Тебе я душу отдавал;
Такой души ты знала ль цену?
Ты знала – я тебя не знал![336]
Возвышенная любовь, ирония над пережитыми чувствами, гордое самоутверждение, мучительное воспоминание о своей неразделенной любви выражены Лермонтовым в этом стихотворении с такой силой, с таким сознанием своего великого поэтического предназначения, что послание «К***» невольно останавливает внимание всякого, кто берет в руки томик юношеских стихотворений Лермонтова. И нельзя не согласиться с исследователем (Н. Л. Бродским), что для биографов поэта оно представляет собою документ первостепенного значения.
