С ним вместе произведены были в офицеры наши друзья Веревкин в Гвардейскую артиллерию и Кнорринг в Кавалергардский полк.
Мой брат написал по тому случаю стихотворение:
Сегодня день, который ждали,
Друзья, мы несколько уж лет,
Часы, минуты мы считали
До офицерских эполет.
Украсили мы ими плечи
Заместо пажеских погон,
И в час прощальной нашей встречи
Бокалов подняли трезвон.
***
Мы меж собой давно сроднились,
Сошлися в тесную семью,
Но все ж, скорее мы старались
Покинуть школьную скамью.
И вот, она теперь за нами
И вместе с нею ряд годов,
Когда мы юными пажами
Росли средь пажеских садов.
***
Еще не раз нам эти годы
На память в жизни всем придут,
И наши прежние невзгоды
Нам много пользы принесут.
Мы научились понемногу
Людей и жизнь распознавать,
Все, что нам нужно на дорогу,
Когда придется в жизнь вступать.
***
Так неужели в час разлуки
Не вспомним корпус мы добром,
А дрязги и минуты скуки
Забвенью предадим потом.
Мы лучше вспомним дни былого
Веселой юности пажей,
Когда все силы молодые
Кипели жизнию сильней.
***
Приятно было, как впервые
Мундир нам пажеский надеть,
Как было весело родные
Нам песни корпуса запеть.
С какою гордостью шагали
Мы на парадах и смотрах,
И как восторженно встречали
Царя мы в корпусных стенах.
***
Мы вспомним лагерные сборы
Учебный вспомним батальон,
Стрельбу, затеи, наши споры
И наш Учебный эскадрон;
Житье в нем истинно лихое,
То на коне, то под столом —
Все это время уж былое,
С любовью вспомните о нем.
***
И вспомнив все, за дни былые
Бокал поднимем мы вина
И выпьем, братцы, за родные
Нам дорогие имена…
Пусть каждый пьет за кого хочет,
Но каждый верно уж из нас
За корпус Пажеский захочет
Поднять бокал свой в этот час!
СПБ, 1882.
Мой брат должен был бы ехать в Варшаву, где стоял его полк, но по ходатайству моей матери великий князь Николай Николаевич Старший, чтя память моего отца, устроил так, что мой брат прямо был назначен в запасный эскадрон Уланского полка, который квартировал в Павловске близ Царского Села. Это очень утешило мою мать, которой не хотелось расставаться с сыном.
Мой брат очень хорошо устроился в Павловске и был очень доволен. Через несколько лет запасный эскадрон ликвидировали, моему брату предстояло или ехать в Варшаву, или перевестись в другой полк. После некоторых хлопот ему удалось перевестись в петергофские уланы.
После производства моего брата в офицеры, он скоро уехал в Крым, чтобы использовать там свой отпуск, моя же мать со мной и моей сестрой поехали в Васильково, имение Андреевских. Я там оставался недолго, надо было возвращаться к занятиям в корпус. Перед этим я несколько дней провел у моей милой сестры на Сергиевке, два раза меня приглашали к завтраку их высочества. Моя мать, предвидя это, очень тревожилась за меня и просила мою сестру обучить меня, как отвечать их высочествам.
1-го сентября мой отпуск кончился и в этот день я должен был явиться в корпус.[95]
«…9. Вследствие нового размещения Специальных классов вверенного мне Корпуса, предписываю принять к руководству следующее:
Камер-пажи и пажи встают в 6.30 утра, в 7.15 строятся в сборном зале нижнего этажа, откуда ведутся к чаю; в 7.35 возвращаются в помещение нижнего этажа; в 7.50 собираются в классы с тем, чтобы в 7.55 все сидели на своих местах.
Классы продолжаются с 8.00 до 11.10 с двумя переменами в 10 минут.
В 11.15 камер-пажи и пажи строятся к завтраку в верхней галерее и идут в столовую через помещение общих классов.
От завтрака они возвращаются в спальню, в которой остаются до 11.55 (в это время желающие могут быть уволены на гулянье).
В 11.55 все должны быть в классах, которые продолжаются до 2.10 с переменою в 10 минут; в 2.10 все идут в нижний этаж на ротные занятия, продолжающиеся до 4-х часов пополудни.
В 4.15 камер-пажи и пажи строятся к обеду в нижнем сборном зале; после обеда они снова возвращаются в нижний этаж, где остаются до 5.30 (в это время желающие могут быть уволены на гулянье).
В 5.30 все возвращаются наверх в классы и остаются там до 8.30; в 8.30, взяв книги, необходимые для занятия, идут вниз по малой лестнице и в 8.40 строятся к чаю в нижнем сборном зале.
По возвращении из столовой производится перекличка и читается вечерняя молитва (в 9 часов).
В 10 часов вечера не занимающиеся должны ложиться спать.
Дверь из спален на малую лестницу в то время, когда пажи находятся в классах, должна быть заперта.
Газеты и журналы должны находиться в читальной комнате.
Свободные от занятий пажи могут принимать посетителей в нижней приемной комнате ежедневно от 2.15 до 5.30 часов пополудни. В остальное время посетители допускаются не иначе, как с моего разрешения.
Подписал: директор корпуса, свиты его величества генерал-майор Дитерихс.
Верно: адъютант корпуса капитан Олохов».
В корпусе жизнь в специальных классах значительно отличалась от жизни общих классов. Все было основано на дисциплине, старший класс начальствовал над младшим. Оба класса составляли, в строевом отношении, роту, разделенную на четыре взвода.
Во главе стоял ротный командир полковник Энден, затем четыре ротных офицера: два заведовали двумя отделениями старшего класса, полковники Бауэр и Аргамаков, и два в младшем специальном – капитан Пахомов и поручик Потехин. У меня ротным офицером был Потехин. Это был не особенно образованный офицер, но как строевой был выше всех других, а это было главное, что от него требовалось. Он был бурбон,[96] но за этой «бурбонностью» скрывалась прекрасная душа, и мы его очень любили, он никогда никому не делал неприятностей, не ходил жаловаться, расправляясь всегда сам с провинившимся. Мы его звали «жамайсом», так как он любил отпускать французские словечки, язык же он совершенно не знал и страшно коверкал слова. Любимое его слово было «jamais»,[97] но он его произносил «жамес», и часто, когда должен был сделать замечание, говорил: «Жамес не позволю». А раз, увидавши одного пажа, читавшего книгу Золя «Page d'amour»,[98] подошел к нему и спросил: «Что вы читаете?», – тот подал книгу. Потехин, посмотрев на нее и отдавая назад, сказал: «А, паж дамуре читаете, это хорошо, читайте, читайте, как пажи любили». При этом он как-то особенно говорил в нос.
Когда он обучал нас строю, то педантично требовал, чтобы по команде «смирно» мы бы буквально замирали, что муха, если пролетит, было бы слышно. Боже сохрани, если кто-нибудь из нас шелохнется – моментально два, три дневальства сверх очереди.
