Я благодарен ему потому, что у меня в кисете осталась лишь жалкая щепотка махорки. Мы молча курим. Неожиданно грузовик делает резкий поворот. От толчка испытываю боль в колене. Раненый обер-ефрейтор стонет и говорит:
— Черт побери! Сначала ждешь ранения, которое позволит попасть в тыл, а потом все меняется! Ты даже не можешь толком порадоваться этому, потому что выходит так, будто ты предаешь своих боевых товарищей! Разве кому-нибудь из них удастся снова побывать дома?
Я думаю о том, что он — к счастью — не может видеть в темноте мое лицо и не способен ощутить ту горечь, которую я испытываю.
Когда мы подъезжаем к колхозным строениям, я ощущаю атмосферу, типичную для большого скопления людей в полевых условиях. Здесь ждали прибытия нашего грузовика. С запада слышен непрекращающийся гул танковых орудий. Какой-то офицер отдает приказ забросить в кузов нашей машины какие-то тюки с обмундированием. Сюда же залезают унтер-офицер и пара солдат, которые усаживаются среди тюков. У одного из них на голове повязка. В темноте я не вижу его лица, но голос кажется мне знакомым.
— Курт Зейдель! — радостно восклицаю я.
Да, это он! Нам нужно многое рассказать друг другу, в том числе и о смертельно опасной переправке через Дон, и том, что произошло с нами после этого. Я узнаю от него, что им пришлось слишком долго ждать на берегу реки. Они бросились на другую сторону, и русские следовали за ними буквально по пятам. Затем в дело вступили танки. Зейделю вместе с тремя товарищами удалось спастись. Затем они наткнулись на группу таких же, как он, отбившихся от своей части солдат. К более крупной боевой группе они примкнули только сегодня.
Я показываю на повязку у него на голове. Зейдель объясняет, что это пустяковое ранение, все уже почти зажило. Он потерял пилотку и обмотал голову бинтами, чтобы было теплее. Ему не повезло обзавестись ранением, благодаря которому его отправили бы в тыл.
Мы давно не виделись с Зейделем. Когда меня и еще нескольких раненых грузят в машину скорой медицинской помощи, на которой нас отвезут в Нижне-Чирскую, он вместе с другими выпрыгивает из грузовика на землю. Позднее, уже когда я окажусь в роте для выздоравливающих, мне станет известно, что его убили.
«Скорая помощь» подъезжает к какому-то массивному строению. Легко раненные вылезают сами. Меня и еще двух человек выносят на носилках. В помещении пахнет эфиром и карболкой. Повсюду лежат раненые, некоторые громко стонут. Снаружи доносятся звуки отдаваемых приказов, где-то рядом рокочут двигатели тракторов и танков. Слышу также далекие разрывы артиллерийских орудий.
Меня больше ничто не беспокоит, потому что я нахожусь в безопасности. Впрочем, действительно ли здесь безопасно? Какой-то солдат рассказывает мне, что его ранило неподалеку отсюда всего пару часов назад. По его словам, русские непрестанно атакуют наши позиции, и мы не сможем долго сдерживать их натиск. Несмотря ни на что, я молниеносно засыпаю и сплю как убитый. Непривычное тепло в помещении и осознание того, что мне не надо ночью никуда уходить, вызывает во мне чувство невыразимого удовлетворения.
16 декабря. Когда два санитара укладывают меня на носилки, я сонно приподнимаюсь и тут же со стоном падаю на спину. Впервые чувствую действительно острую боль в колене. Меня приносят в хорошо освещенную комнату. Какой-то санитар выносит окровавленную плащ-палатку с ампутированными конечностями. Ко мне приближается человек в заляпанном пятнами крови прорезиненном фартуке. Сопровождающий его унтер обращается к нему по званию — «герр оберштабсарцт», то есть старший полковой врач. Он разрезает ножницами мою левую штанину вместе с подштанниками. Осматривает мое колено. Моя нога вся синяя от бедра до лодыжки и сильно опухла. Врач делает мне укол и дает указание своему ассистенту наложить мне на ногу шину и гипс.
— Мы не в состоянии сделать что-то еще, — говорит врач прежде, чем перейти к другому пациенту.
Санитар до конца разрезает мою штанину и делает все то, что сказал ему врач. Гипс быстро затвердевает. После того, как я получаю бирку с датой моего прибытия в госпиталь, которую вешают мне на грудь, меня переносят в отдельную комнату, где на койках лежат еще несколько раненых. От них узнаю, что тех, у кого состояние получше, перевезут в Морозовскую, где госпиталь больше этого. На следующий день меня снова грузят в машину «Скорой помощи».
Глава 6. ВРЕМЕННОЕ ЗАТИШЬЕ
17 декабря. Машине скорой помощи приходится сделать крюк по пути в Морозовскую. Стало известно, что на севере русские снова прорвали линию фронта, тот ее участок, который удерживали итальянцы. Отчетливо слышны выстрелы пушек. Меня это не особенно беспокоит, потому что в бой идти мне не придется. Если мне никто не помешает, то я снова буду спать — либо в машине, либо в самой Морозовской. Отсыпаюсь, компенсируя те часы сна, которые недобрал за последние недели. Поскольку моя нога в гипсе, то особый медицинский уход мне не требуется. Меня будят только тогда, когда приносят еду и приходит время принять таблетку…
18 декабря. Я уже перестал вести счет дням и поэтому не знаю, сколько дней провел в Морозовской. Неожиданно у меня подскакивает температура. Мне делают пару уколов, и я с трудом осознаю, что меня грузят в вагон санитарного поезда вместе с несколькими другими ранеными. Температура повышается, я оказываюсь в бредовом состоянии. Перед моим взглядом возникают нереальные, жуткие картины. Я плачу, чувствую озноб, с моих губ слетают стоны.
Наконец окружающее принимает нормальные привычные очертания, и я понимаю, что лежу на верхней двухъярусной полке санитарного поезда. Рядом со мной стоит молодая белокурая медсестра в шапочке с красным крестом и тихо напевает рождественскую песню. Раненые подпевают ей хриплыми голосами.
Ритмичное постукивание вагонных колес сменяется жестким угрожающим лязгом. Удары болезненно отдаются мне в голову. Закрываю глаза и прижимаюсь лбом к холодному стеклу. Морозные узоры начинают таять и превращаются в струйки воды.
К моему горячему виску прижимается чья-то прохладная рука, и нежный голос произносит несколько успокаивающих слов. Как будто через завесу тумана узнаю черты лица красивой медсестры. Она дает мне две таблетки и воду, чтобы запить их. Засыпаю в изнеможении. Сплю без всяких сновидений.
26 декабря. В послеобеденное время второго дня Рождества снова чувствую себя довольно сносно. У моего изголовья лежат все еще не развернутые рождественские подарки. Я удивлен их щедрым содержимым — это то, чего мы были лишены несколько месяцев, в том числе и немалый запас сигарет. Закуриваю и чувствую, что вкус табака вызывает у меня знакомые приятные ощущения. Это хороший признак того, что я снова возвращаюсь к жизни. Однако я не сразу понимаю, где нахожусь и что счастливо избежал смерти от заражения крови, опасность которого, по словам санитара из размещенного в колхозе медицинского пункта, мне грозила. Сосед с верхней полки на другой стороне прохода уже проснулся и приветствует меня дружелюбной фразой:
