Почти все были ранены. У меня была дыра в желудке и прободение печени. Что мог я сделать, кроме как оставаться с моими людьми на грани депрессии? Оголодавшие, обросшие мы были лишь человеческими обломками. Как в таком состоянии мы переживём вторую зиму, когда под снегом окажется вся горная цепь и все окрестности?
Именно тогда, 19 ноября 1942 г. в пять часов утра, на другом краю южного фронта, на северо-западе Сталинграда, перед мостом у Кременской, на Доне, загрохотали тысячи советских пушек, тысячи танков пошли в наступление на позиции Третьей и Четвёртой румынских армий. Спустя неделю двести тридцать тысяч немецких солдат попали в окружение под Сталинградом. На самом деле, положение было не более тяжёлым, чем те двадцать котлов, в которые до этого попадали русские, и вырваться из него не составляло особого труда, если бы некомпетентность и безволие этого ничтожества, которым был генерал Паулюс, не превратило его за несколько недель в катастрофу. Вторая мировая война приблизилась к большому перелому. Прежде непобедимая Германия Гитлера впервые потерпела сокрушительное поражение. С этого момента она покатилась по наклонной плоскости. Падение длилось почти тысячу дней, пока последний труп, труп Гитлера не сгорел в Берлине, облитый двумястами литрами бензина, в почерневшем от гари саду Канцелярии.
Гитлер, этот человек, даже об обгоревших останках которого, спустя десятки лет после его смерти, никто не может точно сказать сохранились ли они или что с ними случилось, каким он был? Кем был этот человек, перевернувший мир и навсегда изменивший его судьбу? Каков был его характер? Какие чувства он испытывал? О чём он думал? Что волновало его сердце? Было ли у него вообще сердце? И каков был его внутренний путь, приведший его к тому дню, когда в сотне метров от торжествующих победу русских, он вышиб себе мозги?
Я знал его, мы были знакомы на протяжении долгих десяти лет, я видел его вблизи и в моменты его торжества, и в тот момент, когда вокруг него рушился мир, созданный его руками и его мечтами. Я знаю. Я знаю, каким он был — как политический лидер, как военачальник, как простой человек со всеми потрохами. Конечно, очень легко пинать труп мёртвого врага; можно говорить, писать, придумывать всё, что угодно, благо публика примет всё, лишь бы это не противоречило общепринятому представлению о Гитлере, — как о неком чудовище! — а редкие свидетели, которые могли бы опровергнуть это мнение, предпочитают помалкивать из опасения быть подвергнутыми тому же позорному поруганию, что и мёртвый Гитлер.
Но меня совершенно не волнует ни то, что говорят публике, ни то, что говорит она. Для меня важна истина, то, что я знаю.
Поистине нужно обладать тупоумием стада, чтобы поверить в то, что человек, увлекший за собой сотни миллионов немцев, за которого умирали миллионы молодых людей, был новым Сарданапалом или Нероном, с утра до вечера пьющим кровь в своём безумии.
Я вновь вижу его в Берлине, 1-го мая 1943 г., на вершине огромной трибуны, на аэродроме Темпельхоф. Стотысячная толпа ревела от восторга под его взором. Однако я был разочарован. Он был красноречив, но его речи не хватало нюансов, она была слишком простой, слишком прямой и довольно монотонной. Латинская публика была бы более требовательной. Даже его ирония была грубовата. Это было красноречие, как сила, а не красноречие, как искусство.
Не произвёл на меня особого впечатления и его сверкающий взгляд. Вопреки тому, что говорят, он вовсе не пронизывал собеседника. В блеске его красивых голубых глаз не было ничего непереносимого. Конечно, в его живом взоре чувствовалась сила, но он не стремился не запугать, не подчинить, не, тем более обольстить. Можно было пристально смотреть ему прямо в лицо, не чувствуя себя подавленным, и это ничуть не раздражало его.
То же самое можно сказать и о знаменитых флюидах. Безумная старуха, румынская принцесса Елена дописалась до того, что, якобы, при рукопожатии от пальцев Гитлера исходил некий электрический разряд, несомненно дьявольского происхождения!
Между тем, рукопожатие Гитлера было не крепким, но скорее мягким. Обычно, особенно при встрече с близкими друзьями, Гитлер даже не подавал руку, а пожимал вашу руку двумя своими. Никогда я не чувствовал в этом прикосновении ничего особенного, как эта спятившая от старости румынская принцесса. Никогда я не подпрыгивал от него как от разряда тока! Это было самое обычное рукопожатие, ничем не отличающееся от рукопожатия арденнского лесника.
Гитлер был прост и очень аккуратен. Меня всегда поражали его уши, блестящие как раковины. Поверьте мне, он не разыгрывал из себя плейбоя. Его одежда была всегда тщательно вычищена, но не более того. Он носил одну и ту же военную форму безо всяких изысков. У него был 43-ий размер обуви: когда, однажды ночью я заявился к нему, обутый в русские валенки, он вытащил из своего гардероба пару ботинок и отдал их мне, предварительно набив в носок несколько кусков газеты, чтобы моя нога не болталась в них, так как я носил 42-ой. Эта подробность свидетельствует о том, насколько прост был он в общении.
Единственное, в чём он испытывал потребность, это в красивых вещах. На деньги, полученные им как обладателем авторских прав на «Майн кампф», он купил прекрасную картину Боттичелли и повесил её над своей кроватью. Это были единственные деньги, которые он потратил на себя. Он умер ни оставив ни пфеннинга. Его не волновал вопрос личного состояния. Я уверен, что в последние годы своей жизни он ни разу не задумывался о деньгах.
На еду у него уходило десять минут. Это было довольно ошарашивающее зрелище. Этот человек, ложившийся спать в пять-шесть часов утра, и уже к одиннадцати бывший на ногах, с очками в руках, склонившись над документами, едва питался, причём такой едой, которая по мнению широкой публики «не даёт сил». Он переносил громадное напряжение войны, ни разу не съев ни кусочка мяса. Он не ел яиц. Он не ел рыбы. Только макароны или овощи. Пара пирожных и вода. Всегда и только вода. На этом кулинарные пиршества Гитлера заканчивались!
Он питал просто поразительную страсть к музыке. У него была потрясающая музыкальная память, которой по слухам отличался и де Голль. Однажды услышав какую-нибудь мелодию, он запоминал её навсегда. Он без единой ошибки насвистывал её, сколь длинной бы она не была. Вагнер был для него богом. Он знал все его произведения до самых мелких деталей. Он мог перепутать Изабеллу-Католичку (XV век) и Изабеллу II (XIX век), но никогда не спутал бы двух нот из всего мирового музыкального репертуара.
Он любил свою собаку. Во время первой мировой войны у него украли собаку. Это было одним из наиболее печальных событий его молодости. Да, именно так. Я знал Блонди, его собаку последних лет. Это отважное животное расхаживало из угла в угол по своей конуре, словно бы так же, как и он, ощущало на себе бремя трагических событий на русском фронте. Гитлер сам готовил ей еду, и в полночь покидал на некоторое время посетителей, чтобы накормить своего друга.
