Филипп Франк: «Жизнь немцев была почти полностью отделена от жизни чешского большинства, с отдельными немецкими театрами, концертами, лекциями, балами и тому подобным, неудивительно, что вся эта жизнь зависела от еврейского покровительства. В результате для многих чехов еврей и немец означало примерно одно и то же. В то время, когда Эйнштейн жил в Праге, надвигалась Первая мировая война, и чехи чувствовали, что правительство втягивает их в войну против их интересов, но в интересах ненавидимых ими немцев. Они рассматривали любого немца или еврея как представителя враждебной силы, которая обосновалась в их городе… С другой стороны, в отношениях евреев с немцами уже появились проблемы. В прошлом немецкое меньшинство в Праге дружественно относилось к евреям как союзникам против чехов, но эти отношения были разрушены к тому моменту, когда Эйнштейн оказался в Праге. Хотя радикальные теории, позже приобретшие известность как нацистские, были в то время почти неизвестны в самой Германии, они уже обладали влиянием среди судетских немцев. В результате немцы в Праге оказались в парадоксальной ситуации. Они старались жить в хороших отношениях с евреями, чтобы иметь союзников против чехов, но также хотели выглядеть безукоризненными немцами в глазах судетских немцев, и потому провозглашали враждебность по отношению к евреям. Эта странная ситуация внешне характеризовалась тем, что евреи и их злейшие враги встречались в одних и тех же кафе и общались в одних социальных кругах».
Осенью 1910 года на кафедре теоретической физики Немецкого университета открывалась вакансия ординарного (штатного) профессора. Назначения утверждал сам император Австрии, но решающим мнением при подборе кандидатов обладал физик Антон Лампа, ученик Маха. Он слышал, что Эйнштейн почитает Маха, запросил у других ученых отзывы; Планк написал ему: «Работа Эйнштейна по теории относительности, возможно, по дерзости превосходит все, что было сделано до сих пор путем умозрительных построений и с применением теории познания. Неевклидова геометрия рядом с этим — просто детская игрушка». С такой рекомендацией от такого человека — как не взять? Но почему сам Эйнштейн рвался в Прагу, столь малоприятное для еврея место, из обожаемой Швейцарии? Сотрудник Еврейского музея в Праге Арно Паржик: «Для Эйнштейна пребывание в Праге было лишь эпизодом, и, как мне кажется, он знал об этом заранее. Через какое-то время ему захотелось бы вернуться в Цюрих или другой город, как только ему предложат подходящую должность».
Пайс: «Мне не очень ясно, почему Эйнштейн решился на переезд. Цюрих он любил, Милева тоже. У него были коллеги, с которыми можно было обсуждать научные проблемы, и друзья, с которыми он музицировал. Ему повысили жалованье. Не мог он не знать и о том, что при нормальном ходе событий его ожидает дальнейшее повышение. Нельзя сказать, что Прага была центром теоретической физики. Впрочем, возможно, письмо Кляйнера коллеге указывает на то, что у Эйнштейна могли быть и другие соображения: „После моих заявлений о его поведении (он хотел извиниться, но я снова пресек эту попытку) Эйнштейн знает, что не может рассчитывать на дружеские отношения с сотрудниками факультета. Я считаю, что Вам необходимо подождать, пока он подаст в отставку, прежде чем возвращаться к этому вопросу…“ Я не знаю, о каком инциденте здесь идет речь».
И никто не знает: в черновике письма Кляйнера от 18 января 1911 года адресат не указан. Ясно только, что Эйнштейн с кем-то крупно поссорился и коллеги были не на его стороне, так что странный переезд можно рассматривать как бегство. А вот студенты об уходе Эйнштейна жалели, даже требовали учредить кафедру теоретической физики специально для него. И начальство было им довольно: в июле швейцарское министерство просвещения подало петицию правительству кантона Цюрих, прося повысить ему оклад, и оклад повысили — до 5500 франков. Тем временем в Праге шли переговоры; Эйнштейн писал Лаубу: «Факультет приглашал меня, но министерство не согласилось из-за моего еврейства».
28 июля 1910 года Милева родила второго сына — Эдуарда, «Теде», как две капли воды похожего на отца. Роженица хворала, денег на сиделку не было, приехала ее мать. Отец тоже не отлынивал; по воспоминаниям Ганса, он часами качал обоих сыновей на коленях, рассказывал истории, играл на скрипке, когда они начинали реветь. Ганс Таннер побывал у Эйнштейнов дома: «Он сидел у себя в кабинете, перед ним возвышалась кипа бумаг, исписанных формулами. Правой рукой он писал, левой придерживал у себя на коленях младшего сына и одновременно ухитрялся отвечать на вопросы старшего, который играл в кубики». В отпуск никуда, естественно, не поехали. Но 24 сентября Эйнштейн съездил в Вену, чтобы официально представиться министру просвещения, и заодно посетил Маха — рассуждали о том, что такое реальность, об атомах и молекулах.
Той же осенью в Цюрихе он через своего ассистента Хопфа познакомился с Карлом Юнгом — так пишет биограф Деннис Брайан, хотя по другим данным это случилось еще в 1905 году. Юнг вспоминал: «Профессор Эйнштейн был моим гостем несколько раз за обедом… Это были очень ранние времена, когда Эйнштейн разрабатывал свою первую теорию относительности, именно он впервые навел меня на мысль о возможной относительности времени, а также пространства, и их психической обусловленности. Более тридцати лет спустя этот стимул привел к моим отношениям с физиком В. Паули и к моей диссертации о психической синхронности». Теория Вольфганга Паули и Юнга трактовала житейские совпадения как проявления неустановленного универсального закона природы; все загадочные явления, случаи телепатии и предвидения будущего, по их мнению, тоже могли быть отражением физических законов. Заметим, что Эйнштейн к телепатии и тому подобному относился не так пренебрежительно, как можно было подумать, — вероятно, Юнг его тоже в чем-то отчасти убедил.
В октябре он опубликовал работу о критической опалесценции, то есть объяснил, почему мы видим небо синим или голубым: молекулы воздуха (а не пыль, как раньше думали) сильнее всего рассеивают «крупнокалиберный» фиолетовый, синий и голубой свет. (Почему тогда небо для нас не фиолетовое? Фиолетовые лучи рассеиваются еще в верхних слоях атмосферы, да и чувствительность наших глаз к фиолетовому ниже, чем к синему.) Главное здесь то, что молекулы — не выдумка, как продолжали считать многие серьезные люди и любимый Эйнштейном Мах, и их можно сосчитать и загнать в уравнения. В ноябре он жаловался Лаубу, что впустую бьется с квантами, а в это время немецкий промышленник Франц Оппенгейм (концерн AGFA) сделал ему хороший подарок: ежегодный грант на исследования в пять тысяч немецких марок.
