Наконец решился и вопрос в Праге. У Эйнштейна опять был конкурент, австриец Густав Яуманн, но он оскорбился, что его записали запасным кандидатом, и снялся, написав министерству образования обидное письмо. Так что 6 января 1911 года император Франц Иосиф утвердил назначение Эйнштейна на специально для него учрежденную должность профессора теоретической физики с 1 апреля; оклад — 9872 кроны. Перед вступлением в должность он должен был ответить на вопрос о вероисповедании; атеистом быть не дозволялось, и он написал «моисеево». 10 февраля его отставку приняли в Берне, и в ожидании апреля он по приглашению Лоренца поехал (с женой) прочесть несколько лекций в голландском Лейдене.
Редко кто из великих обходился без духовного «отца»; вот и Эйнштейн нашел его. Еще до встречи с Лоренцем — утонченным, обходительным, доброжелательным, ничуть на него самого не похожим, Эйнштейн писал Лаубу: «Я восхищаюсь этим человеком как никем другим, я бы даже сказал, что люблю его»; в речи над гробом Лоренца он скажет, что его жизнь — «драгоценное произведение искусства, отточенное до последней „детали“». Физик Пауль Эренфест — о встречах Лоренца с Эйнштейном: «Гостю ставили кресло возле огромного рабочего стола… Эйнштейну давали сигару, и Лоренц начинал тихо и вежливо задавать вопросы относительно света в гравитационном поле… Пока Лоренц говорил, Эйнштейн все яростнее пыхтел сигарой и глубже закапывался в кресло. Когда Лоренц заканчивал, Эйнштейн хватал лист бумаги, на котором тот писал. Сигара была забыта, и он накручивал на палец прядь волос над правым ухом. Лоренц глядел на него с улыбкой, точь-в-точь как отец глядит на маленького сына, пытающегося разгрызть орех, уверенный, что в конце концов он с ним управится. Вдруг Эйнштейн вскидывал голову: он понял. Они начинали говорить, то соглашаясь, то споря, безбожно перебивая друг друга, но было ощущение полного взаимопонимания».
В Лейдене Эйнштейн не только болтал — напросился поработать в криогенной лаборатории коллеги Хейке Камерлинг-Оннеса (открывшего сверхпроводимость). 21 февраля в Цюрихе в последний раз участвовал в дискуссии в Обществе естествоиспытателей: темой была теория относительности, но она его уже не интересовала, и говорил он о квантах. 4 марта семестр в Цюрихском университете закончился, а 30-го Эйнштейны переехали в Прагу. Обосновались на левом берегу Влтавы (по-немецки Мольдау), в трехкомнатной квартире на улице Лесницкой: новостройка, электричество, шик, а водопровода нет — воду брали прямо из Влтавы. Впервые наняли прислугу — горничную Фанни, беременную, которую никуда не брали. 20 апреля начался семестр в Немецком университете. Нагрузка небольшая: пять лекционных часов в неделю (по термодинамике и механике), семинар по общей физике и раз в три месяца открытый семинар. Хопф поехал с Эйнштейном, но вскоре нашел хорошо оплачиваемое место в Высшей технической школе в Ахене, а ассистентом вместо него стал Эмиль Ноэль, сын бедного еврейского крестьянина, который в детстве копал и пахал, но смог поступить в университет; Эйнштейну его рекомендовал Лампа.
В новом университете Эйнштейну нравилась только библиотека. Студентов мало, и они ленивые. Профессура чванливая. Бюрократизм жуткий, как положено у немцев. Гроссману, март 1911 года: «Бесконечное количество бумаг по поводу ничего не значащего дерьма». 13 мая жаловался Бессо, что люди «совсем чужие». Немцы бюрократы, но и чехи (которым вскоре предстояло стать одним из самых прогрессивных европейских народов) ему совсем не нравились. (Лампа был чех, но чехов терпеть не мог — очень все запутано.) Арно Паржик: «По сравнению со Швейцарией в Праге Эйнштейн чувствовал себя менее безопасно. Местное общество находилось в переходной стадии, и это его нервировало… Это довольно комично: окна его кабинета, находящегося в здании старого немецкого политехникума на улице Виничной, выходили в сквер, где прогуливались душевнобольные — пациенты местного стационара». Филипп Франк: «Эйнштейн показал мне этот вид, объяснил, что это за место, и сказал шутливо: „Это те сумасшедшие, которые не посвятили себя квантовой теории“».
Полагалось наносить визиты всем коллегам — Эйнштейн начал, но бросил, профессора обижались. Но ни в какое «надличное» он от людей пока не бежал, общался с теми, кто ему нравился: с Морицем Винтерницем, специалистом по санскриту, и математиком Георгом Пиком (оба — евреи). Вступил в местное научное общество «Лотос», нашел (как и везде) группу для музицирования, посещал даже светские салоны, особенно часто — салон вдовы Берты Фанты на Староместской площади, где собирались в основном интеллектуалы-гуманитарии, но и физик Филипп Франк, математик Герхард Ковалевский и Эйнштейн, питавшие пристрастие к философии, были там к месту. У Фанты Эйнштейн сошелся с Франком (уже знакомым по переписке) и с первым встреченным им сионистом — библиотекарем, философом по образованию Хуго Шмуэлем Бергманом, который возглавлял еврейскую молодежную группу (позднее он стал ректором Еврейского университета в Иерусалиме).
Тогда Эйнштейна сионизм ничуть не заинтересовал. «Группка людей, оторванных от жизни и стремящихся к средневековью», — назвал он Бергмана и его друзей в письме Хедвиге Борн от 8 сентября 1916 года; по его воспоминаниям, никакого антисемитизма в Праге он не заметил и не понимал, чего Бергману не сидится спокойно. (И все же он общался почти исключительно с евреями, быть может, даже не отдавая себе в этом отчета.) Между тем 12 марта в Киеве начиналось «дело Бейлиса» — процесс по обвинению еврея Менахема Бейлиса в ритуальном убийстве двенадцатилетнего ученика Киево-Софийского духовного училища Андрея Ющинского. Только что Дума впервые начала обсуждение законопроекта об отмене ограничений в отношении евреев (черта оседлости, избирательные права); консерваторам подвернулся повод доказать, что евреи не люди. Местные следователи, считавшие Бейлиса невиновным, были отстранены. Газета «Земщина»: «Милые, болезные вы наши деточки, бойтесь и сторонитесь вашего исконного врага, мучителя и детоубийцу, проклятого от Бога и людей, — жида! Как только где завидите его демонскую рожу или услышите издаваемый им жидовский запах, так и мечитесь сейчас же в сторону от него, как бы от чумной заразы». «Русское знамя»: «Правительство обязано признать евреев народом, столь же опасным для человечества, сколь опасны волки, скорпионы, гадюки, пауки ядовитые и прочая тварь, подлежащая истреблению за свое хищничество… Жидов надо поставить искусственно в такие условия, чтобы они постоянно вымирали: вот в чем состоит ныне обязанность правительства и лучших людей страны». Так вот, на этом фоне чехи были просто душки, а немцы — лучшие друзья евреев…
