Начальству же г-на Филиппеуса были ведомы более прозаические подробности его карьеры. Бросил в ранней молодости Горыгорецкий (старейший в России) земледельческий институт, полагая, что его талантам нужны нивы иные, не хлеборобные. Поступил на службу в канцелярию петербургского генерал-губернатора и окончил курс в Петербургском университете по филологическому факультету. Продолжал службу то в министерстве иностранных дел, то в канцелярии финляндского генерал-губернатора, но не чуждался и педагогического поприща: преподавал немецкий язык в Гельсингфорсском Александровском университете, а затем даже открыл собственный частный пансион для воспитания мальчиков из русских семей в прирейнском городе Бибрихе, в четырех километрах от Висбадена. Начинание это заслужило живейшее одобрение русской полиции… Правда, от благородной педагогической деятельности Константину Федоровичу пришлось оторваться на несколько лет для приведения в разум польских повстанцев. Заслуги его при усмирении этого непокорного народа начальство тоже заметило и высоко зачло: ревностного служаку еще пристальнее проверили и в конце концов ему поручили… 3-ю экспедицию III отделения собственной его величества канцелярии…
…В последних числах июля 1869 года Филиппеус пригласил для беседы одного из лучших секретных агентов, известных самому Шувалову. Ради предосторожности начальник беседовал с подчиненным не в служебном помещении, а в отдельном кабинете второсортного ресторана за Сытным рынком на Петербургской стороне.
Начальник обрисовал агенту задание, людей, с которыми придется иметь дело, и значение, придаваемое начальством успеху в этом предприятии. Закончил он свою речь оптимистически:
— Убежден, господин Бартель, что именно вы, как человек с образованием, светскими манерами, опытом сыска, а главное, как верноподданный нашего обожаемого монарха, наилучшим образом подходите для решения задачи — изъять у эмигрантов архив документов покойного князя Долгорукова.
Этот бодрый тон Филиппеус поддержал несколько искусственно, ибо уже в ходе беседы, пока агент молча слушал и задумчиво вздыхал, начальник понял, что Бартель трусит.
— Вы молчите, господин Бартель? Недовольны заданием? Что вас смущает?
При этом начальник допил рюмку ликеру, поданную к кофе, и предложил подчиненному сигару. Взгляд его, однако, стал жестче.
— Константин Федорович, мою исполнительность вы знаете. У меня в послужном списке отказов от поручений не числится. В Швейцарию я, конечно, поеду и попытаюсь заполучить долгоруковские бумаги. Но, скажу правду, в успех такого дела я не верю. Ведь мне в общих чертах уже объяснил обстоятельства господин начальник штаба, его превосходительство Николай Владимирович Мезенцов. Он намекнул, что придется иметь дело с господином Герценом и его окружением. Кое-какой опыт у меня есть, хотя прямых столкновений не случалось, но я вполне уверен, что меня они разгадают сразу. Мы все у них наперечет известны! Ведь я читал в газетах, что у Герцена есть вся картотека фотографических снимков нашей агентуры. К нему являлись секретнейшие агенты под видом спасшихся революционеров, а он… выносил им их фотокарточку и послужной список по III отделению. Это я сам в газетах читал!
Филиппеус поморщился.
— Басни, пускаемые самими эмигрантами! Забыли вы, что ли, агента Перетца, который раскрыл и помог взять на пароходе вольнодумца Павла Ветошникова? Плыл из Лондона с письмами Герцена… Удалось тогда привлечь к суду Чернышевского и Николая Серно-Соловьевича. «Дело 32-х» заварилось за сношение с лондонскими пропагандистами. Многим тогда наш Перетц… наперчил!
Агент Бартель только вздохнул.
— Эх, Константин Федорович, дело-то до нас с вами было. В шестьдесят втором, давненько. С тех пор те хитрей стали!
— Что ж, я трудностей не преуменьшаю. Однако, Бартель, если вы так колеблетесь, я доложу Мезенцову. Пусть сам решит…
…Начальник штаба корпуса жандармов, генерал-адъютант свиты его величества Николай Владимирович Мезенцов задумчиво покачал красивой головой, когда выслушал доклад руководителя 3-й экспедиции Филиппеуса.
— Бартеля наметил граф Шувалов, — произнес он как бы в нерешительности. — А кем бы его заменить, коли трусоват?
— Смею рекомендовать господина Романна, ваше превосходительство. Не угодно ли вам бросить взгляд на его послужной список?
— Ах, Романн! Списка не надо, я его помню. Где он сейчас?
— Вернулся из Нижнего Новгорода. Ожидает у меня в экспедиции.
— Пригласите его сюда…
…К вечеру того же дня Филиппеус сухо сообщил агенту Бартелю, что задание, о котором они беседовали, отменено и вся беседа подлежит забвению и вечной тайне. А в первых числах августа неожиданно подал в отставку один из самых деятельных чиновников секретной службы, шесть лет состоявший в штате III отделения, коллежский асессор Карл Арвид Романн, родом поляк из Прибалтики, выпускник Ришельевского лицея в Одессе, участник Крымской кампании, соредактор известного «Военного вестника», заслуженный сыщик и филер, великолепно «работающий под либерала» и уже отличившийся при выслеживании революционеров, особенно студентов. О его прошении оставить службу для лечения минеральными водами за границей шеф жандармов и начальник III отделения граф Шувалов лично докладывал государю. За верную службу престолу и отечеству увольняемый получил награду в размере годового оклада содержания. Одновременно для него спешно готовили документы, новую биографию, командировочные деньги, притом немалые! По прошествии нескольких напряженных августовских дней 1869 года, получив и документы, и строгие инструкции, и деньги, и напутствия Филиппеуса, агент уже сидел в вагоне поезда Петербург — Остров, торопясь в Варшаву. А генерал Н. В. Мезенцов почтительно доносил графу Шувалову 13 августа 69-го года:
«Г. Бартель… показался мне совместно со старшим чиновником 3-й экспедиции столь боязливо-нерешительным, что он возбудил в нас весьма серьезные опасения… а потому я решился взамен г-на Бартеля командировать г-на Романна, который по характеру бывшей деятельности и по своей развитости представляет некоторые ручательства счастливого предвидения к окончанию порученного ему предприятия. Кроме сказанного поручения, Романну предписано проследить в Женеве и Швейцарии все то, что нас интересует, и в этом отношении он нам будет небесполезен».
Редкого приезжего не восхитит с первого взгляда город Женева. Кажется, сама мать-природа выбрала для зодчих этот уголок побережья большого озера Леман (иначе — Женевского), где вытекает из озера река Рона.
