- Это мне, - сказал я. Подходя к телефону, я заметил отчаянный Нинин жест - руки ее легли на горло. Послушав немного, я передал трубку Кочевому. - Тебя, Саня.
- Сейчас буду, - сказал Кочевой, выслушав приказание по телефону, и назвал наш адрес. Он осторожно положил трубку на аппарат, выпрямился, поправил гимнастерку под ремнем и повернулся к жене: - Лена, собирайся. Извините, ребята, надо ехать... - Он шагнул в переднюю, чтобы надеть шинель, но я задержал его:
- Подожди минуту. - Я внимательно поглядел на Никиту и на Саню. Обещайте мне... Дайте слово: если со мной что-нибудь случится, не оставить моего сына без присмотра. Прошу.
Никита фыркнул:
- Какую ты несешь чушь!
Саня тоже, но несколько растерянно усмехнулся:
- Вот уж действительно нашел о чем просить...
Я настаивал:
- Вы должны ответить мне.
- О чем ты просишь? - Саня возмущенно развел руками. - Противно слушать!
Никита, как всегда, перевел разговор на шутку:
- Ладно, рожайте сына, позаботимся...
Нина выбежала на середину кабинета, крикнула срывающимся голосом:
- Не смейте говорить так! - Она рванулась ко мне, как бы заслоняла меня от гибели. - Я не хочу слышать об этом. - Я попытался что-то сказать, но она закрыла мне рот ладонью. - Молчи!
Кочевой обнял меня.
- Если ты задержишься в Москве, мы еще увидимся. Но на всякий случай до свидания. Завтра позвони мне в редакцию. А если попадешь в часть, напиши, где будешь...
Проводив Саню и Лену, мы вернулись в кабинет. Тоня сидела одна. Из открытых глаз ее лились слезы, обильные и тихие. Должно быть, она очень остро ощутила вдруг свою судьбу, свое одиночество, жалела, что рядом не было мужа, с которым успела прожить лишь несколько месяцев. Никита подал мне знак, чтобы я не тревожил ее, не лез с утешениями, и кивком указал на место рядом. Я сел. Нина тоже забралась на диван с ногами. Я обнял ее за плечи. Никита курил, дымок окутывал его седую голову.
- А все-таки, друзья, судьба изредка балует нас счастливыми мгновениями. Например, этот вечер. Надо же так случиться, чтобы мы все в один и тот же день очутились вместе. И в такой день... - Никита выдохнул дым, разогнал его рукой. - Да. Вот дела-то какие. Одного женил, второго женил, сам в холостяках хожу... Просил одну особу осчастливить...
- Перестань, Никита, - попросила Тоня и прерывисто, со всхлипом вздохнула. - Пойдем домой. Пора...
- Через минуту нас здесь не будет, - ответил Никита, вставая с дивана.
21
- Тебе сказали, что позвонят, если понадобишься? - спросила Нина, когда Тоня и Никита ушли и мы остались одни в глубокой ночной тишине. Нина все время настороженно и ожидающе поглядывала на телефонный аппарат; он как бы хитро улыбался ей белыми кружочками цифр.
- Позвонят, или придет Чертыханов, - сказал я.
- Хорошо бы не позвонили.
- Не думай об этом.
- Ладно, не буду. - Нина встрепенулась весело. - Давай посидим за столом еще немного. За нашим, за свадебным...
Она побежала в столовую, вновь захлопотала у стола. Затем позвала:
- Иди сюда, Дима. Я уже налила вина. Давай выпьем за нашу жизнь, долгую-долгую. Бесконечную. Как дорога, которая уходит к горизонту, а там, за горизонтом, она уходи: опять куда-то далеко, к новому горизонту...
- Выпьем, - сказал я. Мы сидели рядышком, плечом к плечу, ощущая одно, пронзительное и дорогое, дороже чего не бывает: счастливы. И, возможно, в огромном потрясенном мире в эту минуту и были счастливы так полно мы одни.
- Дима, а что вы сделали с теми людьми, которых я видела во дворе?
- Я их отпустил.
- Просто отпустил, и все?
- Да. Знаешь, кто среди них был? Ирина Тайнинская.
Нина молча и вопросительно взглянула на меня.
- Как она туда попала?
- С мужем. Их задержали с чулками. Громадный тюк чулок где-то схватили. На черта им эти чулки?..
- Это все Сердобинский, - сказала Нина. - Ирина одна никогда бы на это не решилась. Мне жаль ее... Ну и что же дальше? - Нина чуть ближе придвинулась ко мне. - Налей мне еще, - попросила она.
- По-моему, тебе хватит. Ты запьянеешь.
- Нет.
Я налил ей вина. Она выпила и рассмеялась, беспричинно и немного грустно.
- Хорошо как!.. Плакать хочется, как хорошо...
Она, должно быть, утомилась, лицо отливало прозрачной белизной, веки закрывались от усталости. Я провел ее в спальню, она легла на кровать и тотчас уснула. Потом я потушил в квартире свет, поднял маскировочную бумагу и приоткрыл окно.
Ночь была темная, безветренная и сырая. Внизу, вдоль улицы Горького, двигались войска. Приглушенный гул то стихал, то возникал вновь. Слышался рокот моторов, жесткий стук колес по мостовой, конское ржание... Движение войск не прекращалось ни днем, ни ночью, и создавалось впечатление, что движению этому не будет конца...
На той стороне улицы, над темными кровлями домов, вырвалось пламя, и тут же долетел звук выстрела зенитной пушки. Задребезжали стекла в раме. Нина проснулась и негромко позвала:
- Дима, ты где?
- Я здесь.
- Почему так темно? Я долго спала?
- Не очень.
- И ты скучал в одиночестве? Иди сюда...
Нина встала с кровати, зашуршала, снимая с себя платье: она забралась под одеяло. Я сел рядом.
- Стреляли? - равнодушно спросила Нина, точно справлялась о погоде, и вздрогнула зябко и радостно.
- Зенитки били несколько раз, - ответил я.
В это время в окне заметался зеленый свет: вражеский самолет, пролетая, сбросил осветительный снаряд. Он повис гигантским, точно качающимся от ветра фонарем, кажется, перед самым нашим домом. Свет проник в окно, упал на нашу кровать, на мгновение ослепил Нину, она чуть вскрикнула, точно ей внезапно плеснули в лицо студеной водой. Волосы вспыхнули зеленым огнем, таинственно и тревожно загорелись глаза, и влажно сверкнули зубы. Я наклонился и поцеловал ее.
Фонарь за окном медленно погас...
Я не мог заснуть. Думы, неспокойные и нерадостные, больно сдавливали душу. Я думал о нашей судьбе, нелегкой, как все военные судьбы; о том, что наша семейная жизнь может оборваться на одной вот этой ночи, которая затеряется в тысячах других ночей, идущих следом за ней, - она останется лишь в сердце моем и в сердце Нины; что где-то в далекой и чужой земле спешно отливается маленький, оправленный в никель кусочек свинца - пуля, и, возможно, отливают его руки женщины, хранительницы очага, и она не предполагает, что этот кусочек свинца может разбить только что сложившееся, молодое счастье... Война всегда против счастья.
Среди ночи Нина всем телом вздрогнула во сне, сдавленно вскрикнула и проснулась. Она села на кровати и обвела налитую сумраком спальню странным, диким взглядом. Мне знаком был этот ничего не видящий взгляд, когда все вокруг кажется нереальным, ужасающе страшным, и я не удивился, когда Нина вскрикнула и, заслоняя лицо, выставила руки локтями вперед, как от надвигающейся опасности... Затем, придя в себя, Нина со стоном облегчения опрокинулась на подушку.
