Ознакомительная версия.
Не могу согласиться с некоторыми аналитиками, считающими, что М.С. Горбачев в то время по-иному не мог, якобы должен был до поры скрывать свои замыслы. Ничего он не скрывал, потому что скрывать было нечего. В помыслах своих он был чист перед товарищами по партии, перед марксизмом-ленинизмом… Главная его идея – раскрыть возможности социализма, соединив его с социалистической демократией, активизировать творчество масс и на этой основе преодолеть научно-технический застой и социальное отставание – была строго в духе ортодоксального ленинизма. Покушаться на святая святых марксизма – государственную собственность на средства производства – у него и в мыслях в те годы не было. То же самое и в отношении главного теоретического и практического достижения большевизма – авангардной роли ленинской партии «нового типа».
Если бы генсек М.С. Горбачев строго следовал положениям своего доклада XXVII съезду КПСС, наверное, все было бы иначе. Не скажу – лучше или хуже, но – иначе. Однако Михаила Сергеевича подвела его натура, его демократизм, большая, что небезопасно для генсека, для КПСС, откровенность и открытость. Его кипучая энергия понесла его самого и страну «незнамо куда». Он хотел «больше социализма», а в конце концов от социализма остались одни воспоминания.
В повседневной работе, в своих многочисленных больших и малых выступлениях, на встречах, заседаниях, в ходе интервью Горбачев все более и более подходит к тому, что очень скоро перечеркнет не только принятую новую программу КПСС, но и приведет к разрушению социализма. Он упивается дискуссией, всегда выходя из нее победителем. Он разрешает говорить, спорить. Подумать только: он допускает иное мнение… Плюрализм! Правда, социалистический плюрализм. Он буквально насильно внедряет гласность. Ищет себе союзников в массах ценой критики «серого», как писала газета «Правда», слоя в КПСС. Да, в партии был такой слой людей, давно усвоивших старые догмы, приспособившихся ничего не делать, ни за что не отвечать, только руководить. Какая-то чистка партии была нужна. Горбачев же как раз был против чисток. Но, по-моему, тогда мало кто понимал, чем закончится для партии партией же организованная гласность и критика. Лично я считал это делом полезным.
Как-то весной 1986 года, во время поездки в Москву, иду я по цековскому коридору. С деловым, одновременно озадаченным и веселым видом. Надо сказать, что к этому времени я уже заматерел, приобрел уверенность и даже некоторый кураж. Дела в области шли неплохо. Все меня знали, и я знал всех. К тому времени я уже сделал свое главное открытие. Нет здесь в Москве, в ЦК и тем более в политбюро гениев – сверхчеловеков. Все такие же, как и мы, провинциалы… Так что будь самим собой. Так вот, иду я по цековским дорожкам и радостно так встречаюсь с секретарем ЦК Г.П. Разумовским. «Хорошо, – говорит, – что я вас встретил. Зайдем ко мне, есть очень важный разговор. Прошу вас отнестись к нему со всей серьезностью». Я согласился. Оказывается, Михаил Сергеевич недоволен. Во-первых, робостью критики в адрес высокопоставленных партийных чинов, а во-вторых, реакцией на критику. «Критика не забава, она требует энергичных действий. И если за признанием ошибок не следует их исправление, это – первый признак подмены дела словом. Есть конфиденциальное поручение – организовать несколько серьезных критических выступлений, а также энергичную реакцию на критику.
Вы, по нашему мнению, один из тех, кто современно мыслит и в состоянии правильно на критику реагировать. Я не ошибаюсь?» Я ответил, что прекрасно все понимаю. Зон, закрытых для критики, быть не должно. Ошибки нужно исправлять делами. Со мной на эту тему можно было и не говорить. Будет сделано.
На том и остановились. Долго ждать «справедливой критики» не пришлось. 14 мая в «Правде» появляется статья «Если будете надоедать», где на примере конфликта двух ученых показывается равнодушие аппарата обкома к внедрению изобретений и открытий. Упоминается и моя фамилия. Я виноват только в том, что мне не доложили. До обидного мягкая критика. Я ждал большего. И вот на это надо реагировать «по-ленински»? Нет проблем!
Но оказалось, что проблема была, и большая. При самом доброжелательном отношении к одному из «обиженных» обкомом ученых бюро не смогло поддержать его в научном споре. Ну никак не могло. Эксперты из Института химической физики АН СССР дали отрицательное заключение. «…Предложения по замене антискорчинга сантогарда на продукты кормогризин и нитрат аммония неправомерны…» От партии же требовали, чтобы обязательно заменить «кормогризином антискорчинг». Но хотя мы и руководствовались всепобеждающим учением, на это темное дело не пошли. Быстро и остро, как хотелось ЦК КПСС, отреагировать не смогли. Долго изучали всю эту «химию». В итоге наказали за пассивность, способствующую развитию склоки, некоторых партаппаратчиков, наметили меры улучшения сотрудничества науки и производства. По существу же вопроса признали, что автор статьи в «Правде» подошел к сложной научной проблеме предвзято и бездоказательно. Ответили в «Правду» и опубликовали решение бюро в областной газете.
Вот тут-то и началась «настоящая ленинская реакция» уже на нашу критику. Прежде всего звонки из аппарата ЦК: «Что вы там себе позволяете? Как это можно подвергать сомнению то, что написано в «Правде»? Такой безответственности себе еще никто не позволял! Дайте опровержение».
Я съездил в ЦК, в отдел, объяснил им ситуацию… Как будто бы поняли и успокоились… Но тут сама «Правда» решила нас наказать за строптивость. Прислали в область специального корреспондента и по его расследованию дали полполосы, где как дважды два доказывалось, что в Кировском обкоме его первый секретарь В. Бакатин – ретроград, может только сено заготавливать, а журнал «Открытия и изобретения» даже не выписывает. Довольно едкая статейка. Если «Правда» критикует, надо докладывать – «меры приняты, выписал журнал». Мы решили не принимать больше никаких мер. Такого в то время не бывало.
Поехал я в Москву к А.Н. Яковлеву, который возглавлял тогда отдел пропаганды и агитации. Он был в хорошем настроении, внучка на отлично сдала вступительный экзамен. Выслушал меня и согласился с тем, чтобы мы не «реагировали». Это уже была полупобеда. Не знаю зачем, но я стал добиваться, чтобы газета публично признала свои ошибки. Надо мне это было? В конце концов, 5 октября в «Правде» появилась небольшая заметка, где сквозь зубы редколлегия строго указала своим корреспондентам на недопустимость легкого подхода при подготовке материалов. Первый раз ленинская «Правда» чуть-чуть поступилась своей незыблемой монополией на истину. Позже редактор В. Афанасьев дважды приводил этот случай как пример демократизации и перестройки газеты. Знал бы этот честный человек, до какого цинизма и бесстыдства дойдет уже через несколько лет наша и коммунистическая, и демократическая пресса, так не переживал бы по этому пустяковому случаю. То же могу отнести к себе. Чего суетился? Правду искал?
Ознакомительная версия.
