Глава VIII.
Вторжение в науку
Профессор Джессоп говорит о Беркли как об «уме, открытом для новой науки» (58, стр. 99). Речь идет о науке, фундамент которой был заложен Галилеем и которая достигла своего кульминационного пункта в учениях Ньютона, Бойля, Торричелли, о науке, герольдом которой в Англии был Бэкон Веруламский. В годы Беркли она пустила глубокие корни в общественном сознании. Да, ум Беркли был «открыт» для новой науки. Он не отвергал ее. Он старательно изучал научные достижения, уделив им большое место в своих произведениях. Корпускулярная теория, ньютоновская физика, исчисление бесконечно малых составляют предмет его пристального внимания. Какую цель преследовал он при этом? Уже в своем философском дневнике Беркли дает себе ясный ответ на этот вопрос: «Моя цель не в том, чтобы всецело направить метафизику по схоластическому пути, а в том, чтобы в известной мере приспособить ее к наукам...» (8, I, стр. 27). Но процесс этот был двусторонним: приспособление идеалистической философии к науке осуществлялось путем приспособления науки к этой философии — путем идеалистического истолкования научных принципов и выводов. Без такой философской переработки задача была невыполнимой, поскольку новая наука по самому существу своему была стихийно-материалистической, обоснованием и конкретизацией механического материализма.
Если на том низком уровне, на котором наука находилась в XIII в., Фома Аквинский в своем «aggiornamento» мог ограничиться приспособлением к теологии перипатетической философии, во времена Беркли необходимо уже было вовлечь в теологическую орбиту не только метафизику, но и физику, приспособить знание к вере, вырвать из рук безбожников не только философию, но и опытное естествознание. Беркли не довольствовался «двойственной истиной». Его не удовлетворяло «мирное сосуществование» науки и религии. Понимая неизбежность и непреодолимость научного познания, несовместимого со схоластическим догматизмом, он стремился управиться с наукой таким же образом, каким он управлялся в философии с номинализмом и сенсуализмом, обратив их из противников в союзников.
«Хотя сам Ньютон не был неверующим, ньютоновская система оказала могучее влияние на тех, кто рассматривал Вселенную просто как гигантскую машину, и Беркли был поэтому озабочен тем, чтобы подорвать авторитет Ньютона... Атакуя идеи Ньютона, он не возвращался к традиционному образу мыслей (теологическому, аристотелевскому и даже картезианскому), и в этом сила и непреходящий интерес его атаки. Враждебный „свободомыслию“ как маске религиозного неверия, он был блестящим адвокатом свободомыслия в философии» (30, стр. 37). Заключение профессора Уитроу, которому принадлежат приведенные слова о свободомыслии Беркли, показалось бы несомненным с позиции современных Беркли догматиков, но оно решительно опровергается нетерпимостью самого Беркли к инакомыслящим философам. Да иначе и быть не могло: борьба за и против религии велась на философском поле битвы. Усилия Беркли освоить науку были средством к ниспровержению научного миропонимания. «Он имел несчастье презирать „научное миропонимание“ в такое время, когда это миропонимание находилось в первой свежести своего цветения» (62, стр. 69).
Отношение Беркли к науке двойственное. Он старается по возможности дать желательную философскую «интерпретацию» научным открытиям, так как «очень скептически относился к метафизическому облачению, в котором физики привыкли представлять свои работы» (27, стр. 9). Там же, где эти открытия не «укладываются» в его интерпретацию, он их отвергает. Идеалистическая переработка перемежается с критикой. Уже в подзаголовке «Трактата» ставится задача «исследования главных причин заблуждения и трудностей наук». Этой задаче посвящен ряд его работ.
В центре внимания Беркли — учение Ньютона, овладевшее умами современников. Он подвергает его острой идеалистической критике и старается показать, «как реальное содержание ньютоновских „Принципов“... может быть сохранено без вторжения таких метафизических понятий, как причина, бессмысленных понятий, как материальная субстанция, или логических противоречий, как бесконечно-малые» (50, стр. 144). А так как «природа не терпит пустоты», он внедряет в физику и математику иные метафизические понятия, противоположные материалистическим. То же относится и к другим научным проблемам, находящимся в сфере интересов Беркли. В конце концов, замечает по этому поводу один из его новейших комментаторов, «является ли атомистическая теория материализмом, зависит от того, как ее интерпретируют в свете того или иного мировоззрения» (58, стр. 57).
Одна из основных научных категорий, претерпевающих чудотворные метаморфозы в голове Беркли,— причинность. Он категорически отрицает какую бы то ни было физическую причинную обусловленность. Материя, будучи измышлением, не может быть источником какого-либо действия. Даже если бы она существовала, она не могла бы им быть, так как активным началом может быть только дух. Стало быть, никакое изменение не может быть результатом действия материальной силы. Одно тело не может передавать движение другому, стимулировать движение. Картезианский закон сохранения материи и движения теряет всякий смысл. Этому вопросу посвящен специальный трактат Беркли, написанный за шесть лет до смерти Ньютона. Само понятие физической «силы», столь широко применяемое Ньютоном, лишается смысла. Сила тяготения, сила инерции — не более, как фикции, тени схоластических «скрытых качеств». Словом, физика не имеет дела ни с какими действующими причинами. Причинное объяснение явлений не может быть делом физики, оно недоступно ей именно потому, что она физика.
Если действующей причиной, как утверждает Беркли, может быть только духовное начало, а по отношению к «идеям», отождествляемым с реальными вещами,— божественный дух, то всякое объяснение хода вещей лежит по ту сторону физики. Воля божья — единственная причина, дающая единственное объяснение. Отвергая ньютоновские «силы», Беркли утверждает божественную волю как единственную реальную силу. Он не допускает даже схоластического толкования физических причин как «вторичных причин», как орудия божественной воли: «В моем учении нет никакого средостения между богом и природой, никаких вторичных причин» (8, I, стр. 61). «Употребление безжизненного, недеятельного орудия несовместимо с бесконечным совершенством бога» (11, стр. 69). Как всем известно, мир был создан богом безо всяких орудий производства.
Тем самым дезавуируется и кардинальное понятие физической закономерности. Законы природы не имманентны ей, а трансцендентны. Природе не присуще движение, «подобное ходу часов или самодвижению машины без непосредственного воздействия руки мастера» (8, V, стр. 112). Природа есть результат воли божьей. Ее закономерность не что иное, как «порядок, установленный свободной божественной волей» (8, I, стр. 95). В конечном счете закономерность — проявление не необходимости, а свободы. И хотя Беркли избегает апелляции к чудесам, закономерность, как он ее понимает, становится непрерывным чудотворчеством.
