Старушка вынула вилкой ягоду и рассматривала ее на свет. Ягода была прозрачной, как янтарь. Варенье было из абрикосов, с которых бритвой срезана кожура… Таким способом варила варенье только моя мать. Кто же еще знает секрет янтарных абрикосов? И я подошла. Старушка подняла голову и с недоумением смотрела на нежданного гостя. Затем на лице у нее отразилось крайнее волнение, и она, взмахнув шумовкой, стала подниматься со своего треногого табурета.
— Ах, Фофочка, как обрадуется Александра Алексеевна, когда узнает, что вы живы!
— Александра Алексеевна? Моя мама? Жива?!
Все завертелось перед моими глазами. Я уронила абрикосы и села на землю.
— Мама — жива? Где она? — язык прилипал к моему горлу.
— Она в Румынии. Была жива в пятьдесят четвертом году. Но адреса не знаю.
…Что помогло мне найти маму? Абрикосовое варенье? Что меня вело? Случай или талисман — горсть земли с папиной могилы?
Без меня меня… похоронили
Вот что я узнала от Елены Георгиевны Смолинской, учительницы, которая вела математику в том же лицее, где мама преподавала французский и английский. Они очень дружили.
Маму убедили, что меня нет в живых: меня-де взяли в армию и я была убита под Одессой и похоронена где-то на Пересыпи. Свидетель моей смерти — Валька Качаунов, мой друг детства. Но легко ли матери поверить в смерть своего ребенка, если она своими глазами его мертвым не видала? И мама надеялась. Однажды, будучи на курорте в Сочи, Елена Георгиевна слышала по радио, как в «Международном розыске» моя мать из Румынии на всех языках обращалась с просьбой: «Если кто-нибудь знает что-нибудь о судьбе моей дочери Евфросинии Антоновны Керсновской, прошу сообщить по следующему адресу…» Но адрес Елена Георгиевна не запомнила: она сама была уверена, что меня нет в живых. Было это в 1954 году.
Кому только я ни писала, спрашивая о маме! А о Смолинской и не подумала. Я была уверена, что она в Румынии. В действительности они с мужем переправились через Днестр в лодке под обстрелом, когда немцы уже подходили к Сорокам. Перенеся уйму мытарств, они добрались до Новосибирска, где ее муж, Константин Витальевич, работал контролером на изготовлении мин и дрожал от стpаха в течение всей войны, так как калибр мин постоянно менялся (чтобы немцы не могли использовать попавшее им в руки снаряжение), и если партия мин, отправленная на фронт, оказывалась иного калибра, чем минометы, то контролера, а иногда и еще кого попало, обвиняли во вредительстве и публично расстреливали там же, во дворе фабрики.
Можно поверить, что они были без памяти рады, когда в 1944 году им разрешили возвратиться в Сороки. Их дом на берегу Днестра снесло паводком, когда немцы, отступая, взорвали гидроэлектростанцию на Мурафе, притоке Днестра. Восстанавливать его они не стали, а построили себе домик на горе, подальше от воды.
Славные старички не знали, куда меня посадить, чем угостить. Я попросила только одного: мамалыгу с молоком. Восемнадцать лет я ее не ела. Тут уж я отвела душу!
Бродить — лучший способ облегчить ожидание
Hочью я не спала, а сидела и ломала голову над вопросами: к кому обратиться? как найти маму? Написав наугад несколько писем, я решила написать еще одно — Теодору Фуксу, дирижеру оперы в Румынской республике. Этот Фукс женат на маминой двоюродной сестре Ольге. Уж она-то должна знать!
Я спрашивала: жива ли мама? Если жива, то где она? Если умерла, то кто закрыл ей глаза? Затем сообщала вкратце о себе и просила сообщить маме обо мне, предварительно ее подготовив, ведь ей уже было 79 лет.
Обратный адрес я дала ессентукский — Алевтины Ивановны. Ответ, я рассчитывала, придет недели через две.
К тому вpемени я буду в Ессентуках. Две недели надо провести в пути — буду бродить. Это лучший способ облегчить ожидание. Какой же маршрут я изберу? Побережье Черного моря — Крым, Кавказ… Лучшей программы быть не может.
Одесса-мама могла быть и поласковей со мной
Исходная точка — Одесса. Город моего детства. Раннего детства. Одесса — город южный. Климат засушливый. Лето жаркое. Но на сей раз репутация Одессы оказалась подмоченной. В самом прямом, буквальном смысле: густой туман, моросящий, холодный дождь — неприветливо встретила меня Одесса. Я прошлась пешком по всему городу. Спустилась в порт по Потемкинской лестнице, убедилась в том, что билетов на «Адмирала Нахимова» нет ни в порту, ни в городском агентстве. Мне посоветовали добираться до Ялты своим ходом. До Херсона на какой-то калоше «Орион», оттуда поездом до Симферополя, а в Ялту — автобусом. Там билеты будут, и дело в шляпе.
«Орион» пойдет утром. А до утра? Одесса для меня — запретный город; в моем паспорте стоит параграф 39, а значит, в столицах республик, в крупных городах, на курортах и на морском побережье пребывание запрещено официально. Но ночлег не проблема, комфорт необязателен. Ведь есть парк, есть Лонжерон, есть Одесские Альпы. Кто мне помешает переночевать там неофициально? Дождь? Да, в этом приятного мало, но «все, что имеет темную сторону, должно иметь и светлую». Ни один легавый не «потревожит сон красавицы младой» в такой дождь. Ну а что сон будет не так уж роскошен, это само собой.
Закутавшись в одеяло и подстелив под себя рюкзак, я устроилась в кустах над обрывом неподалеку от крепости. Всю ночь дождь и маяк оспаривали друг у друга право не дать мне уснуть. Их соединенные усилия увенчались полным успехом: уснуть мне не удалось.
Кроме яркого луча света, хлеставшего меня по глазам с интервалом в несколько минут, и дождя, коварно забиравшегося холодными струйками за шиворот или тихо и ехидно подползавшего под меня в виде лужи, были и другие причины, мешавшие уснуть мне, отнюдь не избалованной комфортом. Воспоминания о прошлом, мысли о будущем… И в обоих случаях — лицо моей мамы. То улыбающееся, молодое, такое, как было у нее в далеком прошлом, когда здесь же, в Одессе, мы гуляли с ней в этом же парке. Или скорбное, под траурной вуалью, полное отчаяния, каким оно мне запомнилось в момент расставания в Сороках у шлагбаума.
Каким будет оно теперь, после стольких лет разлуки, стольких событий, страданий? Да увижу ли я ее глаза? Или они уже навеки погасли?..
Еще не наступил рассвет; еще все было болезненно-бледное, как всегда в конце ночи, когда я спустилась к морю. Побывав в Риме, нужно увидеть папу; в Одессе нужно искупаться — я и бултыхнулась в воду. Может быть, вода была и очень холодной, но после луж, в которых я провела ночь, она мне показалась вполне сносной. Плавая, я согрелась…
