точностью наоборот. Ну <и> схлопотал от Руновой из ружья, хорошо, что патрон заклинило [648]. Я ее еще пожурил за это: «Зачем же в гениев стрелять, когда соперница рядом» [649].
Поехали лучше в Коломенский педвуз, там магазины с девяти открываются, может, поучишься немного [650]. И то – какой из тебя советский учитель? Если только как из Авдяшки монах, а из моего хрена – тяж [651]. И вообще в мире есть и другие ценности, например кабельные работы. Там можно хотя бы младенцам на орехи заработать, а из леса – вино делать [652]. Помнишь, Христос из воды вино делал, а чем мы хуже? Да у нас другого и выбора нет. Помнишь, ты меня спрашивал, что сначала было – слово или дело? [653] Так я тебе отвечу: конечно, дело. Ну о чем болтать, пока дело не сделано? А следующим, конечно, было вино, и, конечно, следующая была баба [654]. Дурак был Ходасевич, когда писал:
Что верно, то верно:
Нельзя силком
Девчонку тащить на кровать.
Ей надо сперва стихи почитать,
Потом напоить вином [655].
– Дурак ты, Тихонов! Где это ты все вычитал?
– Да были кое-какие скрижали [656]. А вообще пора прекращать богословские разговоры: Авдяшка из магазина идет, а им с Сорокиным на службу к 12-ти [657]. Правда, опиум тут и там, только здесь покрепче.
– Конечно, Вадимчик, но они могут перепутать «азм есть» на «есть азм» [658].
– Да кто это заметит?
– Авдяшка не путает, потому что почти никогда туда не добирается [659].
– Ну что же, выпьем и жениться, жениться и еще раз жениться [660]. Тебя вроде из‐за твоей комсомольской богини Руновой из Орехова выперли [661] и ты с горя пошел в милицию диспетчером работать [662]. Куда, кстати, тебе на тебя сигналы поступали, что ты к Руновой в общагу ломишься. Ты ведь к ней домой свататься ездил, и пока с будущей тещей ля-ля разводил [663], она на мотоцикле чуть башку себе не оторвала [664].
– Да! Не оказался я тем Базаровым, что лягушек резал [665].
– Так женись на Зимачихе, у тебя хоть теща колдунья будет. Помнишь, она то в кошку, то в козу превращается [666]. Младенца родишь, глядишь, и орехи понадобятся.
– Да я все равно их потеряю между Москвой и Петушками.
– Но ведь зато купишь, – отвечаю. – А это зачтется. А с младенцем будем в дурачки играть [667] и песенки сочинять, а в это время Кузьминична [668] будет тухлые огурцы на закуску таскать, на ее языке это называется «шик, блеск, имре, легант» [669].
<Дополнение>
Где же это я прервал свои опусы? Ну конечно, на кабельных работах.
Помнишь, как с вертолета на нас прямо в степи налетели главный инженер с главным экономистом управления: в партию нас принимать и в Иран к курдам кабель тянуть [670]. Ну, согласились за пять ящиков пива. Пилоты быстро в Саратов слетали – всего-то 500 км. А когда узнали в КГБ – наши командиры волосы на заднице вырвали. Бригада-то у нас состояла из трех рецидивистов, которые оттянули по 25, и я с Ерофейчиком [671]. Правда, был у нас такой Хеладзе – и тот отказался ехать, мне по секрету рассказали [672]. Так и кобелились, пока весь кабель не сгнил [673].
Потом нас загнали в Брянскую обл<асть> [674]. Самогон там 1 р. 50 к., да и леса хорошие [675] – литров сто возьмем.
– А может, здесь партизаны? – спрашивает меня Ерофейчик.
– Да наводил я справки: был один залетный – у моей хозяйки хромую кобылу украл. А она пожаловалась ихнему бургомистру, и ей дали здорового немецкого битюга.
– Ври, да не завирайся, – говорит Ерофейчик.
– Клянусь пожелтевшими окороками, которые хранятся у нее в погребке в ящике.
– Да откуда ты это знаешь?
– Так сам же ел и похваливал под картошку и огурчики.
– Сукин сын ты, Тихонов! Поедешь на трассу и будешь делать из сосны вино, а я останусь симметрировать кабель [676] – Сталин за это нам премию даст.
Тут я замечу читателю, <что> начальнику нашего участка почему-то дали кличку Сталин. А он, как ни странно, даже улыбнулся, когда какой-то пьяный спайщик хотел его оскорбить.
И конечно, тут начался если не Содом, то Гоморра – это точно. Когда приехал Сталин, танкетка [677] была где-то в овраге, а симметрик [678] Веня заперся в избе у хозяйки. Только кучка практикантов-ремесленни<ко>в окружила его и требовала зарплаты за то, что они рубили лес. Конечно, нас расформировали, и мы некоторое время работали на разных участках [679].
В это время я работал в Подмосковье и жил в поселке Мелихово под Орехово-Зуевом [680]. И вот в одно прекрасное время ко мне подъезжают Ерофеев с Валентиной Зимаковой. А моя Маша ну ни в какую не дает на пару бутылок [681]. Пришлось идти на компромисс: мы – обе пары – подаем заявления в ЗАГС на женитьбу. Благо председатель сельсовета – подруга Маши. Ну тут – пир горой, а наутро ехидная секретарша отказала в регистрации: «Подождите недельку, пока окрепнут чувства». Ну, с горя раздавили пару пузырей, Ерофейчик удрал в Лобню, а я в Щелково. Ерофеев все-таки женился на своей Зимаковой, ну а мне не вышла судьба. Женитьба на Зимаковой была весьма примечательна.
Как-то я приезжаю в Мышлино. Сидит грустный Ерофейчик. Я, конечно, сходу:
– Есть идея! – говорю [682].
– Идея-то идеей, вот перед твоим приходом приходил один пиздюк и предложил мне два ящика водки за Зимачиху.
– Дурак ты, – говорю, – Ерофейчик. Подсунул бы ему Кузьми<ни>чну, и сейчас мы с тобой и революцию учинили <бы>, благо идей много. Как звать-то твоего покупателя?
– Да Жора, – говорит.
– Вот и сказал бы ему: «Жора, подержи мой макинтош [683], а я пойду пописаю».
– Твоя правда, Вадимчик, только я уже сказал ей: «При первой возможности – прощай» [684].
Ну, какие в Мышлине мы устраивали революции – это уже описано в «Москв<е> – Петушк<ах>», только стоит добавить, что все разрушения, которые мы нанесли, – это разломали печку-времянку в избе у Кузьминичны, и то только из‐за того, что Авдяша был слишком высок и задел лбом вытяжную трубу [685].
<Вот и совершилось – моего Ерофейчика закадрила Галина Носова, впоследствии Ерофеева. Она меня совершенно возненавидела [686]> [687].
Москва – Будапешт. Февраль – март
