этого текста был опубликован Евгением Шталем [597], здесь же мы полностью приводим один из пяти сохранившихся и текстуально близких между собой вариантов беллетризованных тихоновских воспоминаний, отмечая наиболее интересные разночтения с другими версиями [598]. Такая публикация стала возможной благодаря Марии Тихоновой, сохранившей воспоминания отца, и Роме Либерову, нынешнему владельцу этих рукописей Вадима Тихонова.
Ерофейчик
Это, кажется, первое мое письмо к тебе. Я живу хорошо, чего и тебе желаю!!! Окунулся в «перейстройку» [599], проталкиваю своего кандидата на пост председателя сельсовета [600] и депутата района [601], но самое забавное, что я устроился санитаром в психушку [602], а главврач метит тоже в депутаты и также р<ай>она [603]. В общем, выперли меня к хуям собачьим из санитаров, как не справившегося со своими обязанностями [604] и придурка [605], даже ходят кое-какие слухи, что они хотят меня прихлопнуть туда, где я работал [606]. Это конечно смешно, но? Слишком серьезные люди мне это говорили, а для этого основание есть, все-таки собрал охуенное количество подписей и организовывал собрание избирателей. Так что, Ерофейчик, если что, тебе позвонят, откровенно говоря, мне туда неохота, хоть и рядом с домом, да и огород пропадет, чем детей кормить буду [607].
P. S. Прочитал Архипелаг, Шаламова, Марченко и прихуел, как это мы не сыграли туда же, что нас оберегло? Тем не менее все-таки обосрался. Писанина моя застопорилась, боюсь, не получится, много надо переделать, а ты сам знаешь, когда желанье есть – не стои́т, а когда стои́т – желанья нет, но постараюсь [608].
Приложение
Вадим Тихонов. Набросок к «мемуарам» о Венедикте Ерофееве [609]
Как гласит всякая красивая легенда, Веня Ерофеев появился на свет под звуки какого-то романса пьяненького папаши [610].
До меня эта легенда дошла лишь <в> 1961 г., когда границу Владимирской обл<асти> пересек высокий и стройный молодой человек в сером задрипанном пиджачке, в парусиновых тапочках на босу ногу, но зато в ослепительно белой рубашке [611]. За ним бежала кучка ребятишек и кричала [612]:
– Эй ты, герой – портки с дырой, опять тебя выперли из Орехово-Зуевского пединститута за аморалку и пьянку! [613]
Молодой человек грустно им улыбнулся и произнес:
– Да! Нет пророка в своем отечестве [614].
– А сюда ты зачем идешь?
– Да вот хочу у Вади Тихонова попросить политического убежища, говорят, что он где-то здесь живет [615].
Ребятишки радостно загалдели:
– Конечно, конечно! Его здесь каждый дурак знает [616]. А ты обратись к Боре Сорокину, что <учится> в местном пединституте [617], он тебя и отведет за бутылку бормотухи, – вместе и выпьете [618].
Прибегае<т> ко мне Боря и кричит с порога:
– Тихонов, я тебе такого колосса веду, у нас таких не бывало.
– Ну, – говорю, – беги тогда за бутылками. На ноги будем смотреть! [619]
И вот приходят ко мне Боря с Веней:
– Ну как, Тихонов, дела?
– Да как, – говорю, – дела. Как у картошки – если не съедят, то посадят [620]. Следовательно «Ин вино веритас, эрго бибамус» [621].
– Дурак ты, Тихонов, – говорит Ерофеев [622], – дуй свой эрго бибамус, а я пойду учиться в местный педвуз. Там Засьма-декан мне предложила вместе с ней <научную> работу написать и повышенную стипендию дать [623].
– Ты сам дурак, – отвечаю. – Там у нее всех цветов девок напихано, хочешь черную, а хочешь зеленую, а можно и флёр д’оранж подобрать [624]. Давай я отведу тебя к Ивашкиной под кличкой Зеленая [625], возьмем пару четвертинок. Можно с ней и выпить, и обвенчаться в Дмитриевском соборе [626]. Правда, могут комсомольцы поколотить и повышенную стипендию отобрать [627].
– Может, ты и прав, Вадя, – говорит мне Ерофейчик. – А вот Боря…
– Ну, Боре Сорокину мы Седачиху отдадим, все равно она стихи пишет, а нахрен нам стихи, когда у нас идеи есть [628].
– Это оно конечно, – говорит Ерофейчик. – У меня Библию по листочкам <студенты> [629] растащили, теперь их КГБ ищет [630], а мне дали 36 ч<асов> на выезд [631].
– А ты не грусти, Ерофейчик, это за чужие идеи сажают, а за наши нас никто не тронет, потому что их никто не знает. Меня тоже в КГБ таскали, спрашивали про Борю Сорокина [632]. Ну я и сказал, что он скрывается у Владика Цедринского [633] <на чердаке> на Сахалине, они и отстали. Правда, Владик потом возмущался, что у него не только чердака, да и дома-то нет, и о Сахалине он ничего не слышал. Ну, Ерофейчик, у тебя хоть на какую-нибудь маленькую идею наскребется? [634]
– Да, 1 р. 50 коп. найдется [635].
– Ну вот и не грусти. Это<го> тебе хватит на все политические убежища в мире.
– Может, ты и прав, Тихонов, но надо здесь, наверно, иметь призму [636].
– Да за бутылку «Солнцедара» мы что хочешь достанем. Уж больно ты нерешительный!
– Ты это, Вадимчик, брось. Мне, когда я работал в котельной [637], предлагали пистолет ребятишки из Коврова [638]. И еще, – я тогда в Павлово-Посаде у Владика Сафронова жил [639], – какие-то ребята принесли трехлитровую банку какого-то спирта, и никто не решался первым принять дозу. Так вот я первый и выпил. Через десять минут в мою честь все пели здравицу [640].
– Да я понимаю, спирт – это, конечно, подвиг, только такие подвиги и надо совершать [641]. Но пистолет-то зачем тебе, когда магазин рядом? А если тебя бы лишили магазина рядом, вспомнил бы про этот пистолет? [642]
И тут мы пришли к единому мнению, что пистолет нам нахрен не нужен, а приобретем бинокль.
– В него сразу видно, Авдяшка [643] в очереди стоит за вином или так, дуром прет, и что несет – красное или белое.
– Авдяшка дурак, что ли? Конечно, красное и белое.
– Вот и посмотрим – на то он и бинокль [644].
– А ты знаешь, Ерофейчик, у меня эти цвета кое-какие ассоциации вызывают.
– Ты, наверное, имеешь в виду Стендаля.
– Да нет, Ерофейчик. Стендаля каждый ребенок знает [645]. Конечно, вспомнил! Ты притащил в Орехово-Зуево черную Зимачиху к красной Руновой [646] и каждой из них лапшу на уши вешал. «Раз уж приехал к Руновой, должен же я пойти к ней в ее келью и засвидетельствовать свое почтение». Ну а <Зимаковой> [647] – с
