class="p1">А. — подлец;
Б. — человек чести, но, к сожалению, имеет судимость.
А. намеревается уничтожить Б.
Все, что ему нужно сделать, это оскорбить Б. и позволить подать на себя в суд.
Затем как обвиняемый А. требует, чтобы истец представил уголовные доказательства дела.
Это предоставляется. Они будут зачитаны публично.
А. оштрафован на десять марок за клевету на Б., теперь Б. снова бросают в прежнее презрение и несчастья, и он навсегда убеждается, что для того, кто уже был наказан, все решения «по исправлению» бесполезны. Если у него сейчас рецидив, это, конечно, неудивительно.
К сожалению, есть немало юристов, кто, без размышлений прибегающие жестоким и безжалостным образом к крайне несправедливым методам ведения судебного разбирательства, который объективно выиграть невозможно.
Я сам сталкивался с такими противниками, но всегда видел, что наши судьи никогда не позволяют себе поддаваться влиянию такой грязи.
Я убежден, что эти господа были бы счастливы, если бы, наконец, были отменены те законодательные положения, позволяющие, в частности, как уже было сказано, каждому злодею иметь дело с тем, что давно прошло и что уже давно искуплено.
Тогда значительное количество так называемых неприятных рецидивов скоро бы перестало существовать.
То, что я упомянул глупое самодовольство «ближнего», справедливо. Это было и останется основной причиной недовольства, которое здесь будет обсуждаться. Я не хочу сказать, что это связано с этическим недостатком. Скорее, имею в виду, что есть старые предрассудки, настолько глубоко укоренившиеся, что их больше и не считают за предрассудки, а принимают за истину безо всяких колебаний.
Когда-то «преступник» был объявлен вне закона, и это продолжается для него и сегодня. Все взламывают его, следят за ним, вторгаются в его жизнь, а если он независим и не открыт, это происходит тайно.
Он ищет работу, он ищет помощи, он ищет справедливости, потому что им пренебрегают. В жизни есть сотни и сотни моментов, в которых он рассматривается, определяется и воспринимается как неполноценный человек, а с его стороны требуется необычайное спокойствие ума и редкая сила воли, чтобы вновь вытерпеть такое снова, не возвращаясь на старый путь, который необходимо, избегая, отбросить. Самая большая опасность для него заключается в том, что его «ближний» постепенно притупляет или даже убивает его чувство чести. Если он позволит всему этому зайти дальше, он погибнет, а криминалисты никогда не откажутся от своей жертвы ни сознательно, ни по равнодушию.
Это не изменится и не может измениться до тех пор, пока сохраняется старое, столь же бессмысленное, сколь и жестокое предубеждение, согласно которому каждый наказанный человек должен считаться «преступником» на протяжении всей его жизни.
Недавний случай в Шарлоттенбурге заключался в том, что человек, который был наказан более сорока лет назад, но с тех пор вел себя хорошо, был назван злоумышленником, «прирожденным преступником».
Обиженный подал в суд на обидчика, но обидчик был оправдан.
Разве это не означает использование грубой силы, чтобы сбросить бедного человека, кто проделал свой путь из бездны с предельной силой воли и за сорок лет доказал, что преодолевает ее?
Я тоже был там внизу.
Сообщая об этом, я ни в коем случае не собираюсь делать это так, как хотелось бы взволнованным, склонным к сенсации читателям. Более чем достаточно испытать такое только один раз.
Если кто-то вынужден переживать это снова, записывая это для других, то он, безусловно, имеет право быть как можно более кратким. В настоящем я пользуюсь этим правом.
Когда меня поместили в тюрьму, я встретил суровый, но ни в чем не обидный прием.
Любому, кто вежлив, соблюдает законы учреждения и не заявляет глупо о своей невиновности, никогда не придется жаловаться на невзгоды.
Что касается профессии, которую определили для меня, то меня направили в офис. Отсюда видно, насколько тщательно условия содержания заключенных учитываются руководством. К сожалению, в моем случае эта поддержка не принесла ожидаемого успеха. Как клерк я провалился полностью и был признан непригодным для делопроизводства. Как новичку, мне дали самое простое дело, но я также оказался неспособным. Это было замечено. Они сказали себе, что во мне должно быть что-то особенное, потому что я должен уметь писать! Я стал предметом особого внимания.
Мне дали другую работу, причем самый достойный ручной труд. Я вошел в отделение работников администрации и стал членом отряда, в котором зарабатывались мелкие деньги на упаковке сигар.
В этой группе было четыре человека, включая меня, а именно: купец из Праги, учитель из Лейпцига, и я не смог узнать, кем был этот четвертый, он никогда не говорил об этом.
Эти трое сотрудников были прекрасными, добрыми людьми. Они долгое время работали вместе, были на хорошем счету у начальства и приложили все возможные усилия, чтобы мое обучение и трудные времена прошли для меня как можно проще.
Между нами никогда не произносилось грубого или нецензурного слова.
Наша мастерская вмещала от семидесяти до восьмидесяти человек. Я не заметил никого, чье поведение напоминало бы утверждение, что тюрьма — это высшая школа преступников. Напротив! Каждый из них постоянно пытался произвести наилучшее впечатление на своих начальников и сокамерников.
Я никогда не слышал о плохих планах на будущее за все время своего заключения. Если бы кто-нибудь осмелился объявить об этом, его бы категорически отвергли, если бы не доложили.
Надзирателя этой комнаты или, как ее там называли, этого помещения звали Гелер. Я отдаю дань его имени с большой искренней благодарностью. Он должен был наблюдать за мной, и, хотя он не имел ни малейшего понятия о психологии, только в результате его человечности и богатого жизненного опыта, он так увидел мою внутреннюю сущность, что его сообщения обо мне, как это оказалось позже, почти приближались к истине.
Как и все эти надзиратели, раньше он служил в армии, а именно, солистом в оркестре духовых инструментов. Вот почему ему доверили музыку и духовой оркестр из заключенных. По воскресеньям он давал концерты во время свиданий во дворе тюрьмы, и очень хорошо дирижировал. В церковной музыке ему также приходилось аккомпанировать певцам на своих музыкальных инструментах.
Однако, к сожалению, ни он, ни катехизатор, кому подчинялся церковный корпус, не имели необходимых теоретических знаний, чтобы перерабатывать пьесы для разучивания или, говоря профессиональным языком, их аранжировать. Поэтому оба джентльмена давно искали заключенного, способного восполнить этот пробел, но не находили.
Теперь, в результате наблюдений за моим психическим состоянием, надсмотрщик Гелер пришел к мысли принять меня в свой духовой оркестр, чтобы посмотреть, может ли это оказать на меня какое-либо доброе влияние.
Он спросил у
