- Не расстраивайтесь. Мы ненадолго, - сопит Голенков, стягивая заледеневший комбинезон. - Вот отогреемся - и тронемся дальше.
Мальчуган росточком чуть выше скамейки трогает пальчиком кобуру пистолета.
- Интересно?
Утвердительно кивнув белобрысой головкой, он протягивает малюсенькую ручонку. Разломив шоколадную плитку, Дим Димыч сует в нее продолговатую дольку.
- Ма-а! Дядя! - звонким голосом кричит карапуз и тычется лицом в колени худощавой молодой женщины.
Через минуту более десятка ребятишек, смачно причмокивая, сосут шоколад, а матери смотрят на них повеселевшими глазами.
- Вы когда снедали-то? - кряхтит подобревшая старушонка, вынимая ухватом из печки ведерный чугун. - Может, поужинаете с нами? Только кулеш совсем постный. Пшено да вода - вот и вся еда.
Прикрыв за ней печь жестяным заслоном, Кистяев склоняется над вещмешком и вытаскивает на стол консервные банки.
- А если мы в постный кулеш консервированного мясца добавим, он от этого не испортится?
- О господи! - всплескивает руками старуха. - Неужто у вас с собой и мясо имеется?
Кулеш получился на славу. Разваренное пахучее пшено, сдобренное мягким волокнистым мясом, наливает тело сытой усталостью. А когда мы достали пачку грузинского чая и наполнили миску пиленым сахаром, старушка совсем раздобрилась.
- Что вы, что вы, касатики?! - умиленно запричитала она. - Мы уж и вкус его позабыли, а вам в дороге он еще пригодится.
Насытившись, мы вылезаем из-за стола и присаживаемся у печки. Усталое тело становится непомерно тяжелым. Веки слипаются. Еще десяток минут, и мы можем сомлеть окончательно.
- Спасибо, мамаша, за хлеб и за соль. А нам, пожалуй, пора. Стеснять вас больше не будем.
- Да ты что, очумел?! - всполошилась старуха. - На дворе мороз лютый. Нетто мы вас отпустим? Бабам с ребятами и на полу места хватит, а вы на печь полезайте. Когда одежонку скинете, мы ее посушить повесим...
* * *
Рассвет застает нас у дорожного перекрестка. Миловидная регулировщица в коротеньком полушубке и валенках смотрит на нас смешливыми глазками.
- С добрым утром, товарищи летчики! Отсыпаетесь долго. Две машины на Волхов проехали.
- А откуда вы знаете, кто мы такие?
- Пост наш в соседней избушке живет. Женщины все рассказали: и как детей шоколадом кормили, и как чаи распивали. Захороводила вас старушенция. С наступающим!
- С каким наступающим? Известия хорошие слышала? - подскочил к ней Дим Димыч.
- С наступающим Новым годом! - лукаво смеется регулировщица.
- А какое сегодня число?
- Да вы что?! Память за фронтом оставили? С полуночи тридцать первое декабря наступило.
- Милая! Мы ж для тебя и подарочек припасли. Прими "Золотой ярлык", душенька!..
Из-за поворота, громыхая порожними бочками, выезжает трехтонный зис. Взмахнув флажком, девушка останавливает машину.
- Садитесь, товарищи! До станции Званка экспресс обеспечен. Ни пуха! А за подарочек после войны всех троих расцелую.
...Остановившись около командного пункта, Голенков вынимает самолетные часы и смотрит на светящийся циферблат. Стрелки показывают девятнадцать часов сорок минут. Спустившись по скользким ступенькам, толкаю массивную дверь. У стола сидит капитан Ковель. Левой рукой он держит телефонную трубку, а правой что-то торопливо записывает.
- Разрешите, товарищ капитан?
- Минутку, минутку, - не глядя на нас, отвечает он, отмахиваясь рукой, как от назойливой мухи.
- Разрешите доложить?! - повторяю я громче.
- Я же сказал, - раздражается он и, оторвавшись от записи, поднимает голову.
- Вы?! - удивленно вырывается у него. - Вернулись? - роняет он телефонную трубку и стискивает меня в медвежьих объятиях.
...Теперь мы снова в своей землянке. Нас опять окружают друзья.
С Новым годом!
С новыми победами!..
"4 января 1942 года. Отбросив фашистские полчища от Москвы, наши войска продолжают их гнать. В холод и стужу, по зимнему бездорожью неудержимой лавиной наступают они на врага. Несмотря на огромные трудности и лишения, несмотря на потери, люди словно переменились. Исчезли унылые, хмурые лица. Чаще стали на них появляться улыбки. И все потому, что мы вновь обрели уверенность в собственных силах, в скорой в полной победе над ненавистным врагом.
А у нашего экипажа еще один праздник. Командир эскадрильи майор Баканов подарил нам свой самолет. Утром он так и сказал:
- Принимайте мою машину. Дарю вам, друзья, свое личное боевое оружие. Надеюсь, не подведете.
За истекшие дни мы хорошо отдохнули. Зажили потертости и болячки. Самочувствие превосходное. Сегодня примем машину - и в бой!.."
"15 января. За десять дней выполнил двадцать шесть боевых вылетов. Бомбил артиллерийские батареи, железнодорожные эшелоны, вражеские узлы сопротивления. В нашем экипаже снова произошли изменения. Петра Голенкова назначили штурманом отряда, а на его место прибыл старший лейтенант Волковский.
Мне с ним доводилось летать еще до войны. Однажды, в присутствии инспекторской комиссии, мы даже отстаивали честь эскадрильи по воздушной стрельбе. Удивили тогда инспекторов сверхотличным результатом. И сейчас Волковский считается метким стрелком и прекрасным бомбардиром. За три последние ночи мы уже слетали одиннадцать раз. От других штурманов Волковского отличает очень быстрое выполнение боковой наводки. Всего два-три небольших доворота - и за считанные секунды бомбы отделяются от держателей. А точность ударов подтверждают пожары и сильные взрывы".
"23 января. Сегодня ночью сделал три последних боевых вылета. Завтра я и Волковский вместе с экипажами Павла Колесника и Ивана Кудряшова убываем к новому месту службы. Там мы должны переучиться и летать на других самолетах.
Говоря откровенно, меня такая перспектива не очень радует. С одной стороны, вроде и хочется освоить новую, более грозную машину. А с другой как подумаю, что уже завтра придется расстаться с нашим маленьким, но дружным боевым коллективом, в котором ты знаешь каждого и каждый знает тебя, так сразу пропадает желание уезжать от товарищей.
Во время событий в Финляндии мы вместе воевали на Карельском перешейке. В сорок первом пережили все тяготы отступления и научились громить врагов. Боевые друзья помогли мне стать настоящим военным летчиком. Здесь при их безусловном доверии я вступил в ряды партии, стал коммунистом-ленинцем. А сколько других, внешне незримых, но неразрывных нитей связали нас в эти годы узами дружбы и братства? Наконец, с меня еще не сняли судимость...
После полетов я долго упрашивал батю оставить меня в эскадрилье. Но он ничего не может поделать..."
"24 января. Ночью поезд движется медленно. В старом скрипучем вагоне тесно и душно. До станции Пестово будем ехать около суток, а там где-то рядом располагается паша новая часть.
