В дни знакомства с Любой Полищук я работал, а точнее, писал тексты для новоиспеченного выпускника эстрадной студии Евгения Петросяна (тогда еще Евгения Петрова. – В. С.). Он участвовал в молодежной программе «В жизни раз бывает восемнадцать лет», обаятельный, живой паренек, искренне стремившийся познать секреты эстрадного разговорного жанра и стать профессиональным конферансье. Постепенно обрастал сатирическими текстами. Около пяти лет мы с ним работали дружно и благотворно, но потом он стал увлекаться чисто развлекательными монологами, и пути наши разошлись, хотя мы остались друзьями. Я рассказываю в этой повести о нем не случайно. Мне пришлось побывать на его свадьбе с Олей – дочерью известного певца Ивана Семеновича Козловского. Оля готовилась стать филармонической чтицей, наверное, рассказывала о друзьях отцу, и тот однажды позвонил мне и сердечно похвалил за рассказ «Белые вороны», напечатанный в «Литературной газете».
Петросян уже получал ставку конферансье – 9 р. 50 к. (при 15–18 концертах в месяц), но почти все деньги отдавал режиссерам телевидения, постепенно продвигавшим его на экран.
Но даже он, уже дипломированный артист, смог пригласить на свою свадьбу только пять человек и, будучи человеком не расточительным, но и абсолютно не жадным, угощал гостей котлетками люля-кебаб из обычной кулинарии (13 копеек за штуку), помидорами и огурцами. Спиртное гости принесли с собой.
Можно себе представить, как жила Любовь Полищук с сыном, отдавшая все свои крошечные сбережения на приобретение квартиры. Насколько грустной она выглядела перед началом концерта в Новосибирске, насколько радостной, если не счастливой, веселой, шутливой и даже игривой после расчета за них в бухгалтерии филармонии, получила деньги сразу за двадцать концертов (больше месячной нормы в Москве), да еще с надбавкой за ведение, которую я записал на нее как премию за отличную работу. И, видимо, нечасто светила ей удача в жизни, если она запомнила этот случай и спустя тридцать с лишним лет напомнила мне о нем.
Примерно такую же радость, но уже более серьезную, сердечную, испытала Люба, очутившись в доме Сергея Цигаля. Обстановка культурной добропорядочной семьи приподняла ее в собственных глазах и главное – пришло душевное спокойствие, никогда не испытанное раньше. Будущий муж сразу не «глянулся» ей – ростом ниже ее, с «чащобой» на голове, немного неугомонный, но уже первый его мужской поступок – приглашение жить в их доме ее сына Алексея сделал его в ее глазах рыцарем из рыцарей. Истосковавшаяся за время отсутствия сына, она даже не могла сразу осознать, что завтра он будет с нею, и послезавтра, и так каждый день… Хотела поблагодарить за это каждого члена семьи в отдельности и стать на колени перед мужем.
Вот что по этому поводу рассказывает сам Алексей:
«Я долгое время, до 13 лет, учился в интернате – мама отдала меня туда, потому что другого выхода у нее не было, и, естественно, общался там с людьми из соответствующих семей. У многих ребят родители пили, у большинства отцов не было вообще. А ребенок ведь все воспринимает как данность. По-собачьи. Если собака сидит на цепи в будке, а рядом с нее миска с пойлом, ей кажется, что у всех собак в мире жизнь точно так же устроена. Ей и в голову не придет, что есть песики, которые лежат на пуфиках, которых носят на руках, холят и лелеют, кормят только деликатесами. Я рос в семье без отца, учился в интернате и думал, что так и должно быть, что все семьи так же устроены – родители сбегаются, заводят детей, а потом разбегаются. Нет, я, конечно, знал, что у кого-то бывают и нормальные семьи, с папами, но считал, что мы относимся к… другой касте, что ли. До того времени, пока у меня не появился отчим, Сергей Цигаль, и я не начал учиться в обычной школе».
Не исключено, что развод Любы Полищук с Валерием Макаровым произошел на материальной основе, ведь он получал такую же нищенскую стипендию, как и Люба, после рождения ребенка не мог содержать семью и ушел из нее, на другие заработки, на работу, далекую от престижной, переживал это, запил, но алименты переводил регулярно и, как говорила мама, «стихи замечательные писал…» Видимо, не все было так просто, как кажется Алексею. И не случайно мать Валерия обижается на то, что он ей не пишет, не звонит… «Она для меня посторонний человек, – рассудил он, – раз у меня не было отца, соответственно, и бабушки тоже». Вряд ли он прав. Бабушка есть бабушка, тем более любящая его.
Люба в первое же посещение дома Цигалей обратила внимание на стоящий на самом видном месте портрет Мариэтты Сергеевны. Глава семьи самый уважаемый человек здесь. И никогда ни одного плохого слова в ее адрес здесь не прозвучало. Даже упрека. Прощали ее глухоту, близорукость. Старались сделать так, чтобы она не замечала, не чувствовала свои физические недостатки. Лениным не восторгались, но и никогда не ругали его. Книги – гордость Мариэтты Сергеевны – занимали почетные места на полках. И Любе все это было приятно. Любовь и уважение к родному человеку передаются людям, даже не знакомым с ним.
Сережа Цигаль, внук Мариэтты Сергеевны, как-то наткнулся на связку писем одной из коктебельских старушек, принялся читать и нашел там строки о себе: «Смерч и маленькая обезьянка шатался только по потолку». Видимо, старушка отмечала его непоседливость, неугомонный характер и тягу к фантазийным приключениям, мысленную, в виде мечты. Потом, когда они с Любой были уже вместе, вдруг пускался в воспоминания: «Помнишь, на Арбате было потрясающее суфле? Немножко забывал, на каком он свете» (Алла Боссарт).
Люба хорошо помнила детство. Мать поднимала их в четыре утра. Любу в правую руку. Гальку, сестру, в левую, братика на грудь – и неслись по магазинам. Потому что в одном давали масло, в другом сахар, а в третьем – муку. Мама занимала сразу несколько очередей и предъявляла всех детей, чтобы наглядно были, мол, я не одна, а нас четверо. Одним документам могли не поверить. И так до девяти утра, перебежками, из магазина в магазин. Сережиным родителям тоже в эвакуации пришлось нелегко. Молодой художник Виктор Ефимович Цигаль ушел на фронт добровольцем в танковый корпус, и мама, дивная художница Мирэль Шагинян просто-напросто голодала, не имея рабочей карточки.
В Москве Любе пришлось несладко. После развода с мужем спала на полу, на одном матрасе с Лешкой, и не в отдельной комнате, а в трехкомнатной квартире, забитой шумным народным ансамблем песни и пляски. Из мебели кроме матраса ящики из-под овощей. Но при всем этом ухитрялась искать подходящие для исполнения тексты и репетировать их. В 1978 году на Всероссийском конкурсе артистов эстрады Любовь Полищук заняла первое место с монологом М. Жванецкого «Я рыцаря жду». Но показать его по телевизору ей не разрешили. Сама неизвестно кто. Горячая. Недоступная. Никто не замолвил о ней слова. И монолог грубоватый (по прежним временам дистиллированных текстов). Второе место на конкурсе поделили Виктор Винокур и Леонид Филатов. Театральные люди. Им было проще. А в душе Любы поселилась обида, и она стала мечтать о моноспектакле: «чтобы рядом не было никаких идиотов». На эстраде судьба у нее не сложилась. И слава богу. Театр выше и по драматургии и по актерской культуре. А между прочим, Люба по своим внешним и актерским качествам уже тогда могла претендовать на участие в самом блистательном шоу, как суперзвезда первой величины, как русская Лайза Минелли. За границей ей бы было легче. Там понимают толк в звездных актерах и не жалеют средств, чтобы раскрутить их. Люба видела, как «пропадал» изумительный танцор Владимир Шубарин. Вскоре начали травить гениального клоуна Владимира Енгибарова.
