Гарвей явился реформатором физиологии именно благодаря своему методу. Поэтому значение его учения выходит далеко за рамки одного, пусть основного, открытия в одной отрасли науки; он не только открыл новые физиологические явления — он преподал самые приемы научного мышления. Гарвей глубоко верил в творческую силу наблюдения и опыта, он всегда связывал проблему кровообращения с другими важными проблемами физиологии, хорошо чувствовал тесную связь между отдельными органами живого существа и целыми организмами.
Учение Гарвея о кровообращении — основа всей физиологии и медицины. Открытие это повлекло за собой множество других открытий. Ученые сбросили с себя многовековые путы древних авторитетов. Дорога для истинной науки была открыта.
Вслед за физиологией стали продвигаться вперед и другие отрасли медицины: терапия, хирургия, патология. Многие жизненные процессы, многие болезни предстали в новом свете. Грубый эмпиризм в терапии и диагностике стал уступать место науке. Перед медициной открывались новые горизонты.
Великий русский физиолог Павлов охарактеризовал труд Гарвея как высокий образец естественнонаучного мышления. В своем предисловии к русскому переводу трактата Гарвея Павлов пишет:
«Эта книжка есть одно из великих творений английского ума, английского ясновидения действительности. Триста лет тому назад… среди глубокого мрака и трудно вообразимой сейчас путаницы, царивших в представлениях о деятельности животного и человеческого организма, но освященных неприкосновенным авторитетом научного классического наследия, врач Вильям Гарвей подсмотрел одну из важнейших функций организма — кровообращение и тем заложил фундамент новому отделу точного человеческого знания — физиологии животных».
«Незнакомец, по имени Разум…»
И поднялась великая буря…
Прежде всего лондонские врачи. Те самые, которые, по мнению Гарвея, достойны были всяческого доверия; те самые, на свидетельство которых он так полагался, которые присутствовали при его опытах и «честно соглашались с очевидными фактами». Те, к которым он обращался в своем посвящении: «…будьте благосклонны к Вашему коллеге, анатому Вильяму Гарвею»…
Открытия Гарвея, его метод, вели к обновлению врачебного искусства. Но лондонские врачи, завоевавшие себе среди пациентов твердый авторитет, не были заинтересованы ни в каком обновлении. Слишком хлопотно было заново переучиваться, слишком явным было бы признание собственного ничтожества. Те, кто помоложе, рассуждали маститые лекари, у кого впереди еще добрая половина жизни, — те пусть размышляют, но нам, старым уважаемым врачам, нечего делать с этим новым учением какого-то выскочки!
Всю жизнь врачевали они, не зная кровообращения, успели накопить себе немалые средства — и это были, по-своему, честно заработанные деньги. Нет, они не желали знать о новом учении, не желали терять ни грана собственного авторитета!
И ни один почти лондонский врач старше сорока лет не признал гарвеевского открытия.
Но одно дело не желать признать, другое — опровергнуть опытом! Разумеется, враги Гарвея ничего не могли опровергнуть в его учении, ничем не могли доказать собственную правоту. Что же им оставалось делать? Кричать…
И они кричали. Они не давали прохода великому ученому, оскорбляли его, называли невеждой, врагом церкви и в конце концов объявили его сумасшедшим.
— Надо запретить ему практику! — вопили они. — Он сеет ересь, он вероотступник!
Пациенты начали сторониться Гарвея. Он потерял значительную часть своей практики.
В домах лондонской знати, в праздных обществах, собирающихся в гостиных, ползли слухи:
— А знаете, этот Гарвей, хоть и королевский врач, а говорят, совершенно отступился от религии!
— Отступился от религии? Это еще не все! Я слышал о нем совсем скандальную историю — говорят, он попался в каком-то неприличном деле…
Мужчины хохотали, женщины невинно опускали глаза долу.
— Все это пустяки! Он просто оказался сумасшедшим! Говорят, его упрятали в психиатрическую лечебницу.
— Ах, какой ужас, он ведь лечил мою приятельницу!.. Знаете, молодую баронессу Н…
Потом слухи и перешептывания перешли в громкие безапелляционные утверждения. Больные боялись прибегать к помощи оклеветанного врача. Кое-кто пытался очернить его и перед королем, но Карл отверг подобные попытки. И королевские апартаменты оставались единственным прибежищем всеми оплеванного ученого.
Он держался стойко и до поры до времени выжидал, ни с кем не вступая в споры и ничего не опровергая.
Однако травля продолжалась и принимала угрожающие размеры. Она уже вышла далеко за пределы и врачебного сословия, и лондонских гостиных, и самого Лондона, и даже Англии.
Не много наберется в истории медицины открытий, которые вызвали бы такую ожесточенную полемику, как открытие Гарвея. Он задевал не только науку, не только медицину и биологию, — он рушил религиозные устои, камня на камне не оставлял от вздора философов-схоластов, от выдумок мракобесов и фантазий монахов. Его учение разрушало весь старый мир науки, философии и религии, в корне подрывало религиозно-идеалистическое мировоззрение, господствовавшее в естествознании.
Столкновение двух миросозерцании, двух наук — старой и новой — вызвало грозу. И гроза эта бушевала несколько десятков лет. Гарвей не сразу поднял громоотвод доказательств и убеждений, и не от каждого ливня брани и клеветы считал нужным обороняться. Но в тех случаях, когда он вступал в полемику, он отстаивал свое открытие с величайшей настойчивостью и непреклонностью.
Под нажимом рутинеров врачей и профессоров Парижский университет объявил его учение ересью. За Парижем — все другие медицинские школы Франции и других стран.
Знаменитый парижский профессор анатомии, король анатомов Жан Риолан обрушил на Гарвея поток брани и трескучих, унизительных обвинений.
— Нынче всякая шушера лезет с открытиями! — возмущался этот просвещенный муж. — От начала века кровь не обращалась, не обращается и никогда не будет обращаться! А если кто-нибудь, когда-нибудь и видел противное, так то была чистейшая случайность!
Этот корифей анатомов своего века ревностно оберегал всякое научное старье, был ярым противником вообще всех новых открытий и большим любителем чернильных побоищ. Отвергая систему кровообращения, он предлагал взамен свою, бестолковую, бессвязную, бездоказательную, полную нелепостей и противоречий.
Новое слово Гарвея выводило Риолана из себя. Он яростно нападал на него сам и призывал к тому же своих друзей и учеников.
