Ознакомительная версия.
Времени не было. Мы с Молотовым (он из этой петроградской тройки всегда казался мне самым толковым) помчались в мастерские. Приехали вовремя.
Помню, солнечное мартовское утро через стеклянную крышу освещало помещение, черную толпу рабочих, заполнивших огромный ангар. Люди толпились внизу у помоста, иные залезли на стоявший здесь же в ангаре паровоз. Гучков, знаменитый думский оратор, очень бледный, по лицу видно — нервничавший, влез на помост — говорить. Но я — тут как тут… Залез туда же, встал за ним. Молотов остался в толпе — заводить народ.
Гучков начал рассказывать о царском отречении. Какая это народная победа и какой он сам герой, ибо всегда был в оппозиции к царю, и какая это радость — смена монархов. В конце, как дьякон в церкви, заливисто провозгласил:
— Да здравствует государь всея Руси Михаил Второй!
Тотчас, не теряя времени, я закричал в черную толпу:
— Товарищи! Зачем нам новый Романов? От одного избавились, теперь другого сажают на шею? Измена, братцы! — изо всех сил выкрикнул. Голос у меня слабый, так что сразу охрип! Но все равно попал в яблочко! Народ зашумел:
— Не нужен нам царь! Нам Романовы не нужны!
Я, счастливый, хрипло, но грозно добавил:
— Не закрыть ли нам двери, чтоб разобраться с этими господами в бобровых шубейках?
Снова получилось!
— Закрыть! Закрыть! Измена! — с одобрением заревела толпа.
— Отречение в пользу царского отродья Михаила Романова отобрать! — продолжал хрипеть я.
Я видел, как радостно, с готовностью начали закрывать двери ангара, как растерялся, стал жалким такой грозный в Думе Гучков…
Но тут опять знакомая беда. Некто совсем молоденький вскочил на платформу. Закричал возмущенно во весь голос (голос молодой, сильный!):
— Это что же такое творится, друзья! Гражданин к царской власти ездил, и они его не тронули! Хотя заарестовать могли! Даже пострелять! А мы с вами, рабочие люди… Гражданин Гучков к нам пришел, чтоб с нами поделиться, а мы его… За что?!
И тотчас другой думец — лысый усатый монархист Шульгин — протиснулся к трибуне, забасил оглушительным, начальственным, барским голосом:
— Граждане, сейчас идет экстренное заседание правительства совместно с представителями Совета. На нем обязан присутствовать ваш гость Василий Иванович Гучков. Попрошу его более не задерживать!
Веселый рев толпы:
— Открыть им двери! Пущай заседают!
Они пошли к выходу. Выдержали, шли неторопливо. Вот так, в зависимости от силы крика, жалкое стадо, наш знаменитый «глас народа — глас Божий» принимал свои решения. Это и есть Революция! Сколько раз я еще увижу подобное в этом треклятом веке.
Впрочем, все эти размышления нынешние. Размышления старика. Тогда яростный, сильный, я только прохрипел:
— Выпустили манифест из рук, проклятые глупцы!..
Шли обратно вместе с Молотовым. Я молчал. Заговорил он сам:
— С нашими голосами на такие митинги не ходят. С такими голосами можно не то что голос — голову потерять.
А ведь он был прав. Мне бы понять уже тогда простую истину: если голос у тебя тихий, лучше молчи!
Я уж не помню точно, но, кажется, это было сразу после отречения царя. Я пришел в Совет, чтобы до конца обговорить торжественный церемониал встречи наших туруханских большевиков. Однако даже начать не успел — вбежал какой-то солдатик:
— Царь в Думу приехал сдаваться, вот те крест! На ступенях стоит! Пошли смотреть, ребята!
Все мигом побежали на крыльцо, я — за ними.
Перед дворцом гремела музыка и разворачивалось очередное представление. Под звуки оркестра в безукоризненном строю молодец к молодцу выстроился знаменитый царский Морской экипаж. Тот, кого солдатик принял за царя, — высокий, в мундире с аксельбантами, в золотых погонах великий князь Кирилл Владимирович. С потерянным лицом он взбежал по ступеням. Наверху важно стоял толстый Родзянко. Великий князь, вытянувшись перед Толстяком, о чем-то рапортовал. Солдатики вокруг кричали «Ура!».
Но сзади я услышал:
— И чего кричат! Ежели у нас Революция, нужно этого Романова к стенке. Ежели ее нет, к чему весь сыр-бор?
Я обернулся. Стоит серая шинелька, рука на грязноватой перевязи, глаза — хмельные, беспощадные. Я еще раз понял: у нас пока не пожар, у нас пока дымок. Настоящий пожар впереди… Прав Бакунин: мужик наш любит огонь! У нас еще не настоящая Революция, а только ее обманное, благостное начало…
В тот день я так и не успел поговорить о прибывавших туруханцах.
Когда вернулся в комнату Совета, внутрь уже было не протолкнуться. Вся комната забита солдатиками. За столом — вальяжный меньшевик Соколов, вчерашний успешный присяжный поверенный, любимец дам. В революцию пришел за властью… Настоящей власти он так и не обретет, зато во времена Кобы получит пулю… Но в начале Революции было его время — время говорунов! Сей златоуст являлся тогда влиятельным человеком в Совете.
Сейчас он важно восседал за столом. Стол облепили серые шинели. А он приятнейшим баритоном читал вслух изумивший (точнее, восхитивший) всех текст:
— В армии отныне избираются ротные, батальонные комитеты, каковых выбирают сами солдаты. Они и есть теперь власть в воинских частях.
Рев восторга:
— Ишь как загнул!.. Дальше читай!
— Дума имеет право издавать приказы по армии, только если они не противоречат постановлениям Совета рабочих и солдатских депутатов.
Счастливый вопль солдат. Голоса:
— И чтобы солдатам более не тыкали… На «вы» нас пусть называют… И чтоб оружие у офицерья забрать!
— Добавим, — кивнул Соколов и продекламировал: — «Все оружие изымается у командного состава и передается в распоряжение ротных и батальонных комитетов».
Общий рев:
— Любо! Режь дальше!
Серые шинели окончательно закрыли Соколова. Уже не он читает, а они диктуют ему… Принял участие и я. И как-то неожиданно оказавшийся здесь же Молотов. Он тоже подавал реплики из-за солдатских спин. Тихим, тонким, заикающимся голосом, а толпа враз подхватывала хриплыми глотками:
— Отменяется отдача чести вне строя и титулование командного состава «благородиями» и «превосходительствами»…
Восторженный рев. Чей-то выкрик:
— Мы теперь сами баре!
Хохот:
— Правильно! Голосуем!
Лес серых рукавов…
Это и был текст приказа Совета под номером один, после которого царская армия перестала существовать.
Ознакомительная версия.
