Ознакомительная версия.
Ракетница находилась в водонепроницаемом ящичке, закрепленном рядом со мной на бортовом бронелисте корпуса. Достав ее, я осторожно взвел курок, поскольку если бы он сорвался, то эффект от действия осветительной ракеты внутри нашего корпуса был бы куда более впечатляющ, чем даже случайная очередь из МП-40. Открыв свой люк, я направил ракетницу в пространство над рекой и спустил курок.
– Вот же чертово Scheisse, – пробормотал Курт.
Каждый из нас произнес нечто подобное. Осветительная ракета вспыхнула на высоте примерно 200 метров над рекой и, опускаясь, залила своим мертвенным светом большую, похожую скорее на плот баржу, стоящую на якорях, с пулеметами на носу и пакетом стальных направляющих на палубе, наведенных вниз по течению реки, в сторону переправы.
Экипаж этой посудины увидел нас в ту же минуту, что и мы увидели его. На какое-то мгновение они застыли, все они были облачены в русские меховые шапки, стеганые ватники и прекрасные теплые валенки. В экипаже было человек двенадцать, и все они занимались в данный момент тем, что устанавливали снаряды «катюши» на рельсовые направляющие. Тот идиот, который закурил у борта, застыл, как заяц, попавший в луч прожектора, самодельная сигарета до сих пор торчала у него во рту.
Находившийся у него за спиной экипаж прекратил возиться с ракетами и схватился за свои винтовки, но Вильф и Курт открыли по ним огонь из своих пулеметов, пули которых вырывали стальные листы из бортов баржи. В следующее мгновение Вильф выпустил по ним осколочно-фугасный снаряд, который попал посудине в нос, разметав установленные там пулеметы, а взрывная волна сбросила пусковую установку с ракетами за борт.
Автоматные и винтовочные пули русских забарабанили по нашему носовому бронелисту, когда я запустил двигатель и продвинул танк на несколько метров вперед, к самому обрыву берега, после чего наше 88-миллиметровое орудие произвело два выстрела шрапнелью. Советские солдаты были сметены в воду или попрыгали за борт, чтобы спастись в камышах, росших по берегу реки, одежда на них тлела, дымилась и даже горела. Тут от детонации взорвался реактивный снаряд «катюши», а за ней и другой – и в несколько секунд вся баржа перестала существовать, от нее остались только нечеткие очертания на воде, полыхающие огнем. Нос посудины отломился, и его унесло течением, вскоре он совершенно исчез за пеленой снегопада.
– Но сколько их еще там? – пробормотал Хелман, но я услышал его слова через ТПУ.
– У нас горючее на исходе, герр полковник, – напомнил я ему.
Он выругался.
– Тогда надо взять в плен одного из тех, кто остался в живых. Он расскажет нам о расположении других их огневых точек. Стрелок-радист, сходи посмотри, есть ли там живые.
Курт буркнул и, захватив свой МП-40, выбрался наружу, в завывающий ветер. В ярком свете горящей русской баржи мне было видно, как Курт подходил к каждому телу русских в еще тлеющей одежде, толкая их стволом автомата. Около одного такого тела он наклонился и стащил у него с ног валенки, всегда желанный трофей, если они были новыми и подходили по размеру.
Обойдя все тела, он еще раз огляделся по сторонам в уже неверном свете уходящей под воду баржи, вокруг которой, шипя, парила вода, и отрицательно покачал головой.
Потом вернулся обратно к танку и, перед тем как забраться в люк, взглянул на меня через стеклоблок прибора наблюдения, торжествующе повертев перед ним своими новыми валенками. Пусть захватить языка и не получилось, зато хоть разжился парой теплой обуви на ночь. А затем голова его разлетелась, и части его черепа и мозгов брызнули во все стороны. Жидкость из его головы плеснулась на мой прибор наблюдения, окрасив стекло в пурпурный цвет, еще несколько пуль пробили его шею и грудь. Курт рухнул на землю под передним бронелистом нашего танка и пропал у меня из поля зрения.
Нет, только не Курт, наш большой уродливый Курт.
За его спиной стоял тот самый русский, горящая сигарета которого выдала местоположение его товарищей. Ствол автомата у него в руке еще дымился, он пытался поменять опустевший диск. Самодельная сигарета по-прежнему курилась у него во рту.
– Сбрось его с обрыва, механик, – приказал мне Хелман.
– Но под танком наш Курт, – ответил я.
– Он уже мертв. Сбей этого русского.
– Но Курт как раз у нас под гусеницами.
Хелман выругался, а русский все также стоял, покачиваясь на ногах, будучи пьян или оглушен, а то и все вместе. Лязгнул, откинувшись, командирский люк в башне, прогремела короткая очередь из МП-40. Русский, крутнувшись на месте, рухнул по склону вниз и скорчился в зарослях камыша.
Мы положили тело Курта на лобовой бронелист и медленным ходом вернулись к мосту, хотя я и не конца представлял, что же мы собираемся сделать с его телом. В конце концов я натянул трофейные валенки на ноги Курта, и мы погребли его в снежном сугробе на берегу реки. Хелман сказал при этом несколько слов:
– Этот солдат погиб, защищая Европу от опасности, исходящей из России, и защищая рейх от большевизма и уничтожения. Он выполнил свой высший долг в качестве германского солдата. Мы все гордимся им.
Затем мы вернули нашу русскую пленницу в свой «Тигр» и взяли одного человека из экипажей «Тигров», потерявших свои машины, на замену Курта как стрелка-радиста. После этого принялись ждать рассвета, когда русские должны были подойти к переправе.
* * *Около двух часов утра, когда поднявшийся ветер свистел о броню нашего танка, я на несколько минут задремал. Во сне я снова был в нашей квартирке в Мюнхене, сидел за столом на кухне, а моя мама подогревала на плите молоко, собираясь напечь Pfannkuchen, блины, политые сахарным сиропом. Мой отец читал вечернюю газету, а моя сестра дразнила меня, потому что заметила в школе, как одна девочка тайком передала мне записку. Затем в памяти всплыла картина разбомбленного квартала жилых домов, нагромождение битого кирпича и строительного камня, разрушенные квартиры с обрывками обоев и валяющимися среди обломков картинами. Где-то под ними осталась и моя семья.
– Я говорю по-немецки.
Эти слова произнес совсем над моим ухом чей-то голос, и мне показалось очень странным, что кто-то говорит такое в Мюнхене, пусть даже и во сне. Я сказал:
– Что?
– Я говорю по-немецки.
Эти слова были произнесены едва слышным шепотом.
Я открыл глаза.
Прямо перед моим лицом поблескивали на щитке управления индикаторы контрольных приборов «Тигра», подсвеченные слабо горящей лампочкой. Ветер бешено свистел, разбиваясь о корпус и башню танка, и на какие-то мгновения я было решил, что принял свист ветра за чей-то голос. По другую сторону кожуха трансмиссии, на месте Курта наш новый радист-стрелок, казалось, дремал, повернувшись лицом к борту машины.
Ознакомительная версия.
