— Саня, я думаю, что даже Имма Сумак в дни ее недомогания не имела столько букетов и… гирлянд… — не без иронии произнесла Анна Васильевна. — Не пора ли?.. — и перед моим носом указательным пальцем очертила круг, — а?..
— Да, пора… К тому же, кажется, температура скачет…
И вдруг — «булава». Москва. Беру трубку, слушаю:
Говорит Епишев, спрашивает, на каком я командно пункте, а то он меня долго разыскивал.
— Не на КП, а в госпитале.
— Да что с тобой?
— После операции лежу…
— А Дмитрий Федорович знает?
— Нет, — отвечаю, — я не хотел бы об этом ему докладывать…
— А кто отвечает за твое здоровье?
— Партия и правительство, Алексей Алексеевич, — отвечаю и добавляю: — И Главное политическое управление…
— Шутишь? А кто подтвердит твою дееспособность?
— А вот «академик» тут рядом сидит. Он и подтвердит, что я в строю…
Трубку взяла, немного волнуясь, Анна Васильевна.
— Алексей Алексеевич, это я, Анна Васильевна. Саня… извините, Александр Михайлович через пять-семь дней будет на службе, — и подала мне трубку.
— Здоровья тебе крепкого-крепкого… От меня и от Татьяны Алексеевны. Центральный Комитет обо всем знает и одобряет все ваши действия… Спасибо. Крепись! Считай это за поздравление с Новым 1981 годом. Обнимаю.
Больше из Москвы меня никто не вызывал, очевидно, Епишев сохранил мою тайну. Все там были заняты своими делами. Тем более что об итоговом совещании Черемных доложил и Огаркову, и Соколову, и Ахромееву, а Устинов, возможно, в то время болел.
Похоже, все, кто хотел меня видеть, прошли. И тут, с огромным букетом цветов прибыл полковник Халиль Ула. Честно скажу, ему-то я особенно обрадовался. Одет он был в гражданское, в руках держал еще и бутылку виски «Белая лошадь». На что я ему сказал:
— Коран-то ведь запрещает…
— Знаю, господин генерал армии…
— Ну, а как же ты?..
— Прошу прощения, товарищ (на этот раз — «товарищ») генерал армии. Коран — для здоровых. А больным Коран разрешает, — он постучал пальцем по бутылке.
Я поблагодарил его и спросил:
— Почему не стал выступать?
— Традиции наши восточные таковы: не давать совет высоким лицам.
— Ну а я, если спрошу у тебя совета… Что надо еще предпринять, чтобы одержать полную победу в 1981 году? А?
— Не знаю.
— Знаешь.
— Не знаю.
— Знаешь! Дай совет.
Он помолчал, потом сказал:
— Обратитесь к Хусейну, отцу Бабрака Кармаля. Его вера — моя вера.
Я знал, что отец Бабрака, генерал-полковник в отставке, в прошлом командир армейского корпуса, который дислоцировался в районе Герата. Что сейчас он отошел от общественно-политической деятельности. Но, естественно, как личность незаурядная, видная в Афганистане, он обстановку знает и по-прежнему интересуется положением дел в армии. За совет я поблагодарил Халиля. И он ушел.
Я ждал еще одного звонка из Москвы. И телефон зазвонил. Перед заходом не по-зимнему яркого кабульского солнца засигналила «булава» — Николай Васильевич Огарков. Он, как всегда корректен, конкретен, немногословен.
— Генеральный штаб располагает всей полнотой информации. Одобряю твои действия и поддерживаю. Крепись! С Новым 1981 годом — от меня и Раисы Георгиевны — тебя и Анну Васильевну. Поправляйся. Обнимаю!
— Спасибо…
Я ждал еще одного визита. Но ни посол Табеев, ни представитель КГБ Спольников, ни представитель ЦК КПСС при ЦК НДПА Козлов у меня в госпитале 31 декабря не побывали. И я прекрасно понимал, почему. Ну да ладно, решил я. Пусть так все и останется. А может, они закрутились с подготовкой к Новому году? Вряд ли, вероятно, причина другая… Скорее всего то был намеренный и не очень хорошо продуманный демарш — уж дипломаты так не поступают, если они — дипломаты. Теперь же мы становились еще дальше друг от друга, несмотря на то что продолжали делать одно дело, согласованно решать одни и те же задачи.
За большим госпитальным окном угасал короткий зимний день. В то время я перечитывал «Окаянные дни» Ивана Бунина. Хоть описана им другая эпоха и другие обстоятельства, но настроение все такое же — грустное и тревожное…
Так, в новогоднюю ночь мы с Анной Васильевной оказались в госпитале вдвоем, наедине со своими мыслями о прошедшем годе и особенно о наступающем, о войне, в ведении которой мне приходилось за многое отвечать…
В госпитале появилось время о многом подумать, многое критично оценить…
Судьба наших войск и войны в Афганистане решалась не в Кабуле, решалась не послом, не Главным военным советником и не другими должностными лицами. Она решалась прежде всего в Москве, в Политбюро, в Комиссии Политбюро… Мы в Кабуле это осознавали. В то же время, без нашей объективной оценки реального положения дел ни Генштаб, ни Министерство обороны, министр — не могли объективно оценивать эту обстановку и решать дальнейшую судьбу войны и нашего присутствия в Афганистане.
Нельзя было сбрасывать со счетов и афганское руководство, людей, стоявших у вершин власти — прежде всего ПБ ЦК НДПА во главе с Бабраком, правительство во главе с Кештмандом. Это и армия во главе с Рафи, СГИ во главе с Наджибом, Царандой во главе с Гулябзоем и многие другие государственные, политические, общественные организации, которые к этому времени уже были созданы в Афганистане — или самостоятельно под эгидой советских советников, или с помощью и при абсолютном давлении и по указанию политического и государственного руководства Советского Союза. Допустим, считалось необходимым начать формирование профсоюзов в Афганистане. И моментально принимается решение. Направляется в страну большая группа профсоюзных деятелей из СССР во главе с председателем Совпрофа Литвы товарищем Ференсисом. Но это еще куда ни шло. Профсоюзы вроде бы нужны, даже когда в Афганистане идет война. Ну, а вот, допустим, Госстрой СССР направил в ДРА тоже большую и квалифицированную группу проектировщиков, архитекторов, дизайнеров по оказанию помощи в градостроительстве — самое время!.. Морфлот СССР тоже направил (как раз весной, в апреле-мае) группу специалистов для изучения, планирования и совершенствования водной системы. А ведь в Афганистане нет ни одной — ни одной! — судоходной речушки. Из Министерства связи также приезжали инженеры для создания в Кабуле и других городах сети автоматической телефонной связи. Хотя телефонными линиями Кабул был связан лишь с центрами провинций, но не с уездами и волостями. Очевидно, Москва работала с предвидением и русским размахом.
Естественно, все эти представители из нашей страны жили в Кабуле в хороших условиях, получали неплохие деньги, но из Кабула они, как правило, не отлучались — война, какие уж тут поездки! Зато писали донесения, проявляли озабоченность своей судьбой, гордились, что выполняют интернациональный долг. Ну, а послу — это на руку — огромная советская колония вся при деле, и он — ее руководитель. Я, конечно, не смогу сказать, какова была общая численность всех наших советников при партгосаппарате в ДРА. Но однажды на совещании у посла я увидел руководителей этих советских представительств и групп — и ужаснулся: их было слишком уж много, около тысячи! Причем это только руководители…
