Но мы-то не могли на малишей полагаться. Нужны были свои пограничные войска. (Эта задача так и не была решена ни тогда, ни позднее.)
А с территории Пакистана продолжали прибывать новые пополнения афганских моджахедов, прошедших в течение нескольких месяцев специальную подготовку в учебных лагерях.
Однажды на докладе, неторопливо разворачивая карту, Черемных хитровато произнес:
— Овечья война.
— Что-что? — и я медленно вслух прочел заголовок на карте: — «План прикрытия границы с Пакистаном».
…В сентябре-ноябре 1980 года под руководством генерала инженерных войск Аракеляна (военного советника при начальнике инженерных войск ВС ДРА) была проведена огромная работа по минированию и установке заграждений вдоль всей границы с Пакистаном. Мы констатировали явное сокращение притока боевиков из пакистанских учебных лагерей. Однако наш оптимизм оказался кратковременным. Моджахеды тоже хитрили. Обнаружив на своем пути мины, они прибегли к довольно жестокому способу защиты — выгоняли перед своими отрядами овец или коз, чтобы те «прокладывали» дорогу среди мин и фугасов, подрываясь на них.
Согласуется ли с Кораном такое изуверство? Не знаю.
— Значит, говоришь, «овечья война», Владимир Петрович.
— Так точно!
— Ну что же, утверждаю.
Черемных и Аракелян, довольные, вышли из моего кабинета.
Прикрытие границы — это лишь одна из проблем, которые я, как ГВС, решал совместно с СГИ, министерством обороны, МВД, Тут наши общие интересы сталкивались ежедневно, еженедельно, ежемесячно. И все-таки военные проблемы мы так или иначе решали.
Но была и другая сфера, — сфера человеческих взаимоотношений, в которой при выработке политических решений приходилось иметь дело с политическим руководством страны, с посольством, с представителями Комитета госбезопасности, с представителями ЦК КПСС! Сложность состояла в том, что единства в Комиссии ПБ в Москве, как мне подсказывала интуиция, не было. Руководящая роль — это было для меня очевидным — принадлежала Андропову, хотя большим и несомненным авторитетом в партии и государстве обладали и Громыко, и Устинов, и Пономарев. Спроецированная на Афганистан, эта картина выглядела иначе: доминирующей роли представителю Андропова, я как ГВС, безусловно, отдать не хотел, и это было бы недопустимо и крайне постыдно, даже вредно. Потому что в Афганистане шла война, и воевала 40-я армия, и я по положению в Советской Армии оставался первым заместителем Главкома сухопутных войск. И несмотря на то что 40А находилась в прямом подчинении командующего ТуркВО, но командующий-то округом по положению был ниже меня и в какой-то степени зависим от первого заместителя Главкома сухопутных войск…
Впрочем, наши служебные отношения с командующим ТуркВО Юрием Павловичем Максимовым были вполне нормальными, без осложнений. Мы вели войну. Суть ее понимали одинаково, боевые действия планировали согласованно. Разница была в том, что я постоянно находился в ДРА и непосредственно участвовал в боевых действиях, а Юрий Павлович ежемесячно, но только на 5–7 суток прибывал в свою 40-ю армию. Но и он участвовал в боях, общался с Бабраком Кармалем, послом и, конечно, со мной.
Другое дело Табеев. Как нам потом обоим стало известно, он неоднократно пытался вбить клин между ГВС и командующим войсками ТуркВО, столкнуть нас лбами.
Это ему не удалось.
Основу боевых действий в Афганистане составляла афганская 180-190-тысячная армия. Ни СГИ (ее 10-15-ты-сячный Хад), ни Царандой (50–60 тысяч неорганизованной, плохо вооруженной массы), а именно армия. Поэтому если в Москве доминирующая роль принадлежала Андропову, то здесь, все-таки — Главному военному советнику. Не потому, что это был я, а потому, что у ГВС — такое должностное положение.
Конечно, я понимал и роль представителя КГБ, его тесные взаимоотношения с послом, который себя чувствовал во многом от него зависимым. Посол прекрасно знал: помимо посольской информации еще идет информация и по линии КГБ. А секретарь так называемого парткома посольства? Это хоть и представитель ЦК, но он ангажирован Комитетом, и, проводя через партком, под видом коллегиальности, линию посольства, в действительности проводил линию Комитета.
Еще несколько слов об отношениях с парткомом. В партком входили посол, представитель КГБ, представители от ЦК партии, от профсоюзов, от торговых организаций, от комсомола, от журналистов. Они коллегиально направляли деятельность должностных лиц, ведающих определенными направлениями. Их постановления, их решения были обязательными для всех советских граждан. Если бы кто-нибудь уклонился от выполнения решения, то мог очень скоро оказаться отправленным домой, как неоправдавший доверие ЦК КПСС в стране пребывания. И я был коммунистом, тем же активным членом партии, но моя «партийная работа» выражалась в действиях Главного военного советника. А партком посольства хотел заполучить в свои члены либо Главного военного советника, либо одного из двух его заместителей. Для чего? Для того, чтобы диктовать им свою линию, быть определенной прослойкой между ГВС и его администрацией, политическим руководством Афганистана и московской Комиссией, то есть свести ГВС и его аппарат на положение соподчиненности, полной согласованности действий с послом и его аппаратом. Первым разгадал этот ход посла Виктор Георгиевич Самойленко. И мы стали думать: как уйти от этого?
И вот в одном из разговоров с Епишевым я изложил ему нашу позицию.
— Александр Михайлович, — ответил он мне, — ты, возможно, мудрствуешь. Мой опыт посла — и в Румынии, и в Югославии — говорит, что ничего плохого не случится, если ты или, допустим, Виктор Георгиевич войдете в состав парткома.
— Алексей Алексеевич, это, конечно, большое доверие. Но я вижу доверие Главпура и Центрального Комитета уже в том, что вхожу в состав ЦК. Не будет ли перегрузки?
Старик Епишев немного помолчал. У него должен был, как я в тот момент надеялся, сработать опыт не посла в Румынии и Югославии, а чувство ответственности как военачальника за ведение боевых действий в Афганистане.
— В этом какая-то доля резона есть.
Надо было дожимать. Говорю:
— Алексей Алексеевич, когда вы работали послом — вторая мировая война уже закончилась, было мирное время. А ведь тут — война, и вы меня так перегрузите, что мне некогда будет и в Москву докладывать о ведении боевых действий. Все буду на парткоме, да снова на парткоме…
— Ну что же, ты нашел верный ход. Так что, давайте, вы там пока согласуйте этот вопрос, а мы здесь подумаем.
Как они думали-согласовывали, не знаю, но в скором времени он вышел на меня. И сказал:
