Ознакомительная версия.
В городе я не встретил ни одного человека и пошел дальше на юг. Справа показалось большое неубранное кукурузное поле, откуда доносилась какая-то вонь. Я вышел на это поле и увидел страшную картину. Внутри кукурузника лежали опухшие мертвые тела моряков, одетых в черные бушлаты, черные брюки и бескозырки. По всему полю бегали жирные крысы. Внимательно все осмотрев, я не увидел ни одной винтовки, автомата, гранат, не говоря уже о пулеметах и минометах. В руках у матросов были палки. Типа держаков к лопатам. Совсем новенькие, заводские. Был декабрь, а трупы никто так и не убрал[96]. Бедные моряки! Так бессмысленно отдали они свои жизни. Иду дальше, километров через десять вижу деревушку. Дома маленькие, низенькие. Заметил двоих таких же, как я, беженцев. Один назвался Федей, сказал, что он грек из Ялты. Уже вторые сутки они жили в пустом домике, где была печка. Питались сохранившимися в сумках убитых брикетами супов, каш. Рассказали, что матросы были переброшены в Крым из Одессы, но оружия для них не было, и потому им раздали палки.
Мои новые товарищи рассказали, что идти дальше на юг опасно, кругом стоят патрули, что Севастополь обороняется. Даже слышна была артиллерийская канонада. Со стороны Керчи по ночам летали советские самолеты.
Я сходил в соседний хутор и познакомился с хозяином. У него было семь дочерей и приветливая жена. Не так давно немцы даже назначили его старостой. Мы душевно поговорили с ним, его женой, и я вернулся к своим товарищам. Они тоже общались с людьми и принесли недобрую весть о том, что таких, как мы, оказывается, здесь более двадцати человек и есть приказ всех собрать и отправить в лагерь для военнопленных. Надо было что-то делать. Тогда я пошел к жене старосты и попросил принять меня в качестве зятя для старшей дочери. Она охотно согласилась. Я пошел к ее мужу, рассказал об этом и попросил его согласия, но он – ни в какую! Сказал, что все пойдут в комендатуру, а там – видно будет!
Пришли два немца и нас отконвоировали в Армянск, где на северо-западной окраине сохранился целым один дом, в котором и расположилась комендатура. Всех нас, каждого по отдельности, стали вызывать на допрос и устанавливать личность. Всего нас было человек пятьдесят.
Человек десять татар, которых сюда привезли копать противотанковый ров и которые не были военнослужащими, отпустили. Четверых отправили жить в соседнюю деревню Ново-Киевку, где я уже успел побывать. Нас же, сорок человек, признали военнослужащими и под конвоем отправили в Чаплынку, где был большой лагерь для военнопленных. Не доезжая до Чаплынки, остановились на ночлег. Нас загнали в большую конюшню, двери снаружи закрыли на замок. Выставили караульного. В сарае вонь страшная, блохи, мыши, крысы. Кругом вонючий навоз, нигде невозможно не то что лечь, но и присесть. Двое смельчаков пробили стенку и убежали. Их заметили, погнались за ними, открыли стрельбу. Наутро нас построили, посчитали и погнали в Чаплынку, где сдали лагерному начальству. Через неделю из этого лагеря погнали в Каховку. По пути женщины кидали нам куски хлеба, лук, сырую картошку, буряк – все, что у них было. Конвоиры с собаками их отгоняли. Мы были голодными, вшивыми, плохо одетыми. Мерзли от холода и мокли под дождем. В Каховке долго не задержались, так как нас погнали в Береслав. Это был большой город на правой стороне Днепра. В Береславском лагере полицаем оказался крымский цыган. Настоящий зверь – фашист! В руках он держал палку – чокъмар, которой бил по любому поводу и без повода. Крытого помещения не было, и люди сидели, лежали на открытом месте. Только охрана лагеря размещалась в комнатах.
К вечеру второго дня нашего пребывания в Береславском лагере на середину площадки вытащили шесть-семь парней. Фашисты объявили, что они евреи-иуды, что их надо убить. Спросили: есть ли среди вас еще евреи?
Кто-то крикнул: «Вот здесь есть». С другого края строя тоже послышался голос. Двух человек выволокли из строя. Они действительно были евреями – хорошие, здоровые, красивые ребята. Они кричали, что это ложь, что никакие они не евреи, что никому ничего плохого не сделали. Их никто не слушал. Их начали бить, а потом вывели за ворота лагеря и расстреляли. Мы слышали эти выстрелы.
Недалеко от меня лежал на земле парень из Ялты. Звали его Сулейман. На второй день после расстрела евреев двое выкормышей прицепились к Сулейману, вытащили его на площадку и стали кричать, что он еврей. Он действительно был похож на еврея: волосы черные, нос, глаза. Заставили снять штаны и, увидев, что он обрезанный, окончательно в это уверовали. Сулейман стал говорить, что он не еврей, а татарин, стал по-татарски звать на помощь. Человек десять татар бросились к нему и защитили. Рассказали, что обрезают не только евреев, но и татар.
Как-то я заметил очередь возле комендатуры. Смотрю, в ней стоят Федя и парень-грек. Очередь длинная, плотная, люди держат друг друга за пояс и никого не пропускают. Оттуда они сразу идут к воротам на выход. Я попытался просунуться между Федей и греком, но стоявшие сзади прогнали и пригрозили побить. Я пошел в хвост и занял очередь. Пока моя очередь подошла, бланки отпусков кончились. Сказали, что завтра привезут. На следующий день Федя и грек пришли к забору лагеря. Позвали меня. Спросили, получил ли я пропуск. Узнав, что я его не получил, хотел передать свой, но цыган увидел и сказал, что все равно не пропустит.
Федя предложил перелезть через забор, но я не решился, так как боялся цыгана. Через пару дней нас погнали на Херсон. По пути оказался сарайчик, где мы остановились отдохнуть. Рядом был маленький домик. У конвоира-румына попросил разрешение его осмотреть, он позволил. Там я нашел размельченную брынзу (размером она была как фасоль) да еще очищенные от скорлупы семечки. Я быстро наполнил свои карманы и сумку от противогаза. Колонна уже пошла. Румын стал кричать, ругаться и пару раз выстрелил в мою сторону. Я быстро догнал колонну. К вечеру пришли в Херсон. Лил холодный дождь.
Никак не могли найти место, где нас разместить. Загнали в маленькое помещение водопровода. Половина людей осталась во дворе под дождем. В самом помещении тоже не рай. Вода брызжет со всех захудалых труб. Только один из нас приспособился сесть на доску, как на качели, которая была выше брызг воды. Я тогда ему завидовал. Нас не кормили. К вечеру погнали на вокзал, погрузили в открытые вагоны. Всю ночь шел дождь. Рядом со мной стоял человек, который над головой держал кусок толи. Я пристал к нему, пряча голову от дождя. Он оказался моим земляком, крымским татарином из Таракташа[97]. Звали его Аблялимов Усеин Самот.
Ознакомительная версия.
