титул великой княгини; они часто путешествовали вдвоем по Европе, и она с удовольствием баловала его
38.
Дмитрий не был влюблен в Шанель; он считал ее хорошим другом, но в своей гордыне находил унизительным то, что она обеспечивает его деньгами, а ее друзья считают его жиголо. Что еще хуже, она была простолюдинкой, и это, по мнению Дмитрия, могло подорвать его позиции в эмигрантских монархистских кругах, где он вращался. «Хватит мне шататься по Франции в морганатическом положении», – писал он в дневнике, памятуя о том, какой серьезный урон нанес морганатический брак его отцу. Они с Шанель держали свои отношения в секрете; чтобы избежать сплетен, она поселила его у себя дома в Гарше, откуда уже уехали Стравинские, и «держала там как прекрасного питомца». В 1922 году они вдвоем провели очередное сибаритское лето, на этот раз в Биаррице39. К концу 1923 года отношения исчерпали себя; у Шанель уже начался роман с Хью Гросвенором, вторым герцогом Вестминстерским. Дружбу с Дмитрием она поддерживала всю жизнь, сочувствуя его неприкаянности; ведь он, по точному замечанию Шанель, как и все обедневшие великие князья в изгнании, казался «приниженным, чуть ли не кастрированным своей бедностью». Да, «они выглядели роскошно, но за этим ничего не стояло. С зелеными глазами, тонкими руками, плечами, миролюбивые и робкие. Они пили, чтобы не бояться. Они были высокие, красивые, блестящие, но за этим – ничего: только водка и пустота»40. Расставание с Шанель подтолкнуло Дмитрия к поискам работы, и в 1924 году он стал «императорским суперкоммивояжером» (по меткому замечанию Сандро) в доме шампанских вин в Реймсе, а также вошел в его совет директоров. «Чертово зелье в былые времена стоило мне столько, – ехидничал Дмитрий, – что теперь они просто обязаны мне платить. Со всей скромностью я настаиваю, что знаю о шампанском побольше, чем сама вдова Клико»41.
Дмитрий Павлович мог, однако, похвастаться тем, что дал старт своей сестре Марии в деловом мире, когда осенью 1921 года познакомил ее с Шанель. Покоренная славянским стилем благодаря Дягилеву и «Русскому балету», Шанель пришла в восторг от вышивок Марии с фольклорными мотивами42. У них оказалось много общего: обе в детстве лишились матерей и воспитывались суровыми монахинями43. Мария оказалась гораздо способнее и организованнее Дмитрия и не позволила романовской гордыне возобладать над стремлением заработать. В декабре 1921 года она неделю стажировалась в мастерской у Шанель, совершенствуя навыки вышивальщицы. Она пыталась «не выделяться» среди остальных, но другие девушки сразу догадались, что она русская эмигрантка; понадобилось некоторое время, чтобы они оттаяли и согласились ее обучать. Очень скоро Мария «поразила их своим трудолюбием и талантом, не только в шитье, но и в дизайне», поэтому девушки «снова охладели к ней, считая, что она приведет за собой других русских, и те отнимут у них работу»44. С подобной враждебностью на рабочих местах регулярно сталкивались и другие русские эмигранты в Париже.
Будучи в курсе изолированности большинства соотечественниц Марии в Париже, Шанель воспользовалась возможностью лишить других модельеров доступа к ее услугам, поскольку цену Мария запрашивала невысокую. Шанель заключила с ней эксклюзивный контракт на блузы и туники с вышивкой в русском стиле для своей коллекции 1922 года. По секрету модный эксперт с Пятой авеню скажет потом Марии, что ее дизайн «оказал всемирное влияние на стиль этого года», но сливки с предприятия сняла, естественно, Шанель, а не самоустранившаяся Мария Павловна. Тем не менее она говорила американскому журналисту Бэйзилу Вуну, что рада возможности вместе с другими бывшими русскими дворянами «пополнить фонды госпиталей и школ, основанные нами в Париже». И не только это, добавляла она: «Мы считаем, что раз уж не можем править Россией, то постараемся править хотя бы миром женской моды». Вуна поразила ее «нервическая энергия, внушаемая непреклонной волей», и тот факт, что она трудится по двенадцать-четырнадцать часов в день45.
Шанель, со своей стороны, тоже помогала русским аристократам, в частности графу Кутузову, бывшему губернатору Крыма, которого взяла на работу главным секретарем в свое ателье на улице Камбон. Она нанимала русских женщин продавщицами, швеями и моделями. Шанель дала Марии совет насчет немного устаревшей прически и собственноручно подправила ее ножницами. Она же рекомендовала ей сесть на диету, чтобы избавиться от усталого, угнетенного вида, поскольку Мария, с ее неприметным лицом с квадратной челюстью, выглядела старше своего тридцати одного года. По мнению Шанель, было «большой ошибкой выглядеть как беженка… Если хочешь заниматься бизнесом, первое, что требуется, – это выглядеть процветающей»46.
В марте 1920 года другой Романов, князь Гавриил Константинович, едва избежавший казни в России, прибыл в Париж вместе с женой Антониной Нестеровской. Оказавшись, как большинство родственников Романовых, без денег, Антонина вслед за Марией Павловной засучила рукава и стала кормилицей семьи. С упорством и энергией небольшой электростанции она начала собственный модный бизнес, дом «Бери» на улице Виталь, в сентябре 1921 года, забросив идею открыть в Париже танцевальную школу. Вскоре ее дело привлекло богатых американских спонсоров. Популярности салону придавало и присутствие там высокого, изящного князя Гавриила, который излучал неотразимый романовский шарм, сидя в кресле, показывая посетителям альбомы с фотографиями и делясь историями из своей жизни в императорской России47. Гавриил подружился с польской художницей-эмигранткой Тамарой Лемпицкой, лидером нового модного стиля ар-деко, которая написала его в военном мундире, преисполненного фирменной романовской самоуверенности.
Вскоре и сообщник великого князя Дмитрия Павловича князь Феликс Юсупов с женой Ириной попробует себя в мире моды. Раньше они и помыслить не могли, что будут искать прибыльное занятие в Париже, ведь когда Юсуповы бежали из России, Феликсу удалось вывезти часть семейных богатств. Сандро считал своего зятя «набобом нашего племени» – Феликс единственный из Романовых привез с собой сокровища: два портрета кисти Рембрандта из Юсуповского дворца в Петрограде, а также драгоценную коллекцию табакерок, знаменитое ожерелье из черного жемчуга, предположительно принадлежавшее Екатерине Великой, и пару бриллиантовых серег Марии-Антуанетты48. Конечно, все это были пустяки для Феликса, чей доход до революции исчислялся миллионами. Как ехидно замечал Сандро, именно привычкой швыряться деньгами и объяснялся тот факт, что «доходов от Рембрандта хватило ненадолго»49.
Прокочевав год между Парижем, Римом и Лондоном, Феликс с Ириной купили дом по адресу 27, улица Гутенберг, в Булонь-Бийанкур. Стоило им там обосноваться, как Феликс по телефону получил радостную весть: небольшой мешочек с бриллиантами, который остался в ювелирном доме «Шоме», когда Ирина переделывала там часть своих драгоценностей, дожидается владелицу50. Супруги давно о них позабыли; их лимузин, пылившийся пять
