интересом, примерно таким, с каким стая зимних волков алчет вольное парнокопытное.
Думаю: да, забрали бы деньги и опустили бы с миром и буй с ними. Они что-то запереглядывались, последовала команда: “Покажи”. Тут мы с Олегом переглянулись, ну что делать, я полез в карман и вынул из него всю собранную ребятами сумму, показал.
– Ну, и что вы хотите?
– Ну, нам… – и я перечислил им, что бы нам хотелось.
– Мало у вас денег… ну лады, это успеется. Но вот вы ведь музыканты, да? Давайте, сыграйте нам что-нибудь. Тут же нашлась совершенно убитая, чуть не сказал вся в наколках, клееная-переклееная задрота, пошла по рукам и какой-то лысый сунул её мне, потому как переговоры вел я, а значит, и отвечать по существу выпало мне. Взял, повертел в руках, осмотрел со всех сторон, сижу – думаю, что сыграть? Я и не знал что играть. Вообще, никогда в компаниях ничего не играл, тем паче в такой компании, и потому сижу, соображаю…
– Ну давай, сбацай что-нибудь, что затих-то? Ты ж музыкант?!
Оробев, я собрался с духом и заиграл поппури, точнее сольные партии изо всех своих песен. Пальцы мои бегали по грифу так, будто всем денег должны. Быстро покончив с нашими риффами, я переключился на Deep Purple, затем на Led Zeppelin, бросив взгляд на Олега, увидел остекленевшее лицо и понял – не то, не то, черт… и остановился перевести дух.
– Тюю, – протянул Табаки – хватит тебе пиликать, ты давай, сыграй что нибудь. Я совсем растерялся…
– Ну-ка Сивый, ну-ка покажи ему как надо играть.
Тот докурил свою беломорину, затушил её в блюдце, взял инструмент, ля минор и гнусаво затянул какую-то очень старую и всем известную песню, название которой и сейчас, хоть убей, не помню. Даа, подумал, уж лучше бы я притворился замечательным электриком, так оно куда спокойнее. Сивый закончил, все посмотрели на меня, и я понял, что всё… что от меня ждут – я не умею, и не знаю, и не играл никогда… что было бы, не знаю, если б не Олег Рауткин, его смекалка, его матчасть.
Взяв инструмент, он отставил стул, сел на него, облокотился на спинку, положил ногу на ногу. Прилаживаясь и настраиваясь, изобразил пару-тройку блатных аккордов… все затихли. Рауткин выдержал театральную паузу ровно столько, сколько это было нужно, ни миллисекундой больше. И как вдарит:
Пуля, пролетев, в грудь попала мне
Но спасуся я на лихом коне
Шашкою меня комиссар достал
Кровью исходя, на коня я пал
Хэй! Ой да конь мой вороной
Хэй! Да обрез стальной
Хей! Да густой туман
Хей! Ой да батька, атаман.
Надо сказать, с его-то голосом, да в полной тишине, совершенно неожиданно… это нужно было видеть. Припев мы грянули вдвоём. Когда смолк звук последнего аккорда, сначала повисла гробовая тишина, а потом сразу, как по команде все зашевелились, забасили, мол, ну что же вы сразу то… ну ваще, пацаны, вы даете.
Эффект был просто поразительный, спасибо Андрею Панову, вероятно он спас нас, сам и не зная о том. Эффект вероятно усилил тот факт, что в принципе, никто от нас уже ничего путного и ждал, и каждый в уме выносил нам свой приговор. Но мы повалили их навзничь. Тут же затребовали исполнить на бис, перед нами открылись все бутылки, налились стаканы. Сивый, даже попросил Олега записать ему аккорды. Когда песня всеми была уже разучена, попросили что-нибудь в таком духе еще. Но ведь нет больше песен таких, или ей подобных… и Рауткин пошел вразнос. Он вспомнил ординарные песни подобных компаний, я даже и не знал, что мой друг настолько подкован этим репертуаром. Начав с “Опасной трясины”, он исполнил еще с десяток подобных песен, причем самого сурового уголовного содержания, да так, что казалось, побрей его сейчас, сделай пару наколок, и покажется так, будто он оттуда и не выходил, а так всегда с ними сидел…
Поймал себя на том, что спустя немного времени вокруг нас оказались совершенно милые, симпатичные люди. Абсолютно не страшные, живые человеческие лица. Может, тому виной была томная расслабуха, пришедшая на смену состоянию рвущихся от тряски поджилок, либо сказалось влияние давно забытого алкоголя. Вокруг царило полное эмоциональное благолепие. Рауткин уже травил байки, я слушал проникновенный рассказ молодого воришки и чувствовал полную гармонию, воедино сливаясь с внешним миром. Так прошло несколько часов. Мы уже практически ассимилировались, на нас перестали поголовно обращать внимание. Общество разделилось на группы, травились байки и мы позабыли про время. Олег уже записывал телефоны, а я налегал на поставленные перед нами закуски. Нам предложили не стесняться, “все, что на столе”…
Рауткин с Сивым устроили “музыкальную дуэль” – гитара передавалась из рук в руки, вспомнились все песни мира. Девственный покой окрестностей Соломбалы сотрясал мощный голос Олега, проникавший, казалось, в каждое окно, в каждый дом в округе. Так продолжалось несколько часов. Время близилось к полуночи, а вышли мы около шести часов вечера. Гитару Сивому Олег уже не передавал – из него бесконечно струились песни “нашего” контингента, удивляя меня всё больше и больше. Откуда он их знает? “Вот же какие глубины сознания, порой, проявляются…” – подумал я.
В какой-то момент я вдруг осознал, что нас ждут ребята, и что засиделись мы нешуточно – время давно перевалило заполночь. Подумал, что наши друзья давно уже нас похоронили: мобильных телефонов не было, и сообщить о том, что мы чувствуем себя прекрасно, и более того, совсем великолепно – такой возможности не было. Я стал дёргать Олега за рукав. Ночевать в том доме, не смотря ни на что, нам не улыбалось. Нас ждали, поэтому мы должны были двигаться к дому.
Заметив наше волнение, Шерхан поинтересовался, какие у нас планы, и что мы, всё-таки, хотели. Я объяснил, что делегировали нас прямо из-за стола, ровно как уже шесть часов назад, и что люди нас ждут, и уже совсем неудобно, и транспорт уже заканчивает ходить, а мы-то уже и позабыли, зачем сюда пришли. Такие понятия, как забота о близких, были у них в уважухе. Я ответил, что нам бы хотелось бухла на все наши деньги, на что Шерхан посоветовал взять портвейна.
– Ребята, – сказал Шерхан, – в общем, если у вас
