Неслышно вошел Кречет, он сел рядом, провел мне ладони по голове.
— Не унывай, Леха, помнишь, ты сам мне говорил — нам ничего не страшно. После детдома уже не может быть ничего страшнее… Говорил?
— Говорил.
— Ну вот и все… В детдом мы больше не попадем. Значит остальное все лажа. Бояться нам нечего. Поем, а можем не петь, и пусть они все радуются.
Сам говорит, а глаза у него невеселые. И совсем уже не детские. Не сравнишь с тем, затравленным взглядом, когда мы встретились впервые. В те времена я прочно осел на студии: «Старт». Мы. носились по стране и думали, где можно найти таких ребят, которых никто еще не слыхал. Несколько групп сколотили и раскрутили довольно быстро. Но Влад говорил, что эффект все же не тот, не ради этого он бегал по инстанциям добивался открытия собственного счета, своей конторы со всеми вытекающими последствиями, надо сделать что-то необычное, ради этого мы и собрались все вместе. Как-то рассказали мне о Кречете: «Есть в наших краях парень… Не хуже Робертино Лоретти, а может, и лучше… А парень этот в дичайших бегах из детдома, бумаги на него подписаны об отправке в колонию».
— Одна у него дорога — тюрьма, — говорили мне, — вот найдем и определим.
Ночью как следует задобренные мной пацаны водили по чердакам старых домов: «Он здесь обычно прячется, мы то но знаем»… Но Кречета нигде не было. Он появлялся и исчез его недавно видели, но никто не мог сказать, где он находит в настоящее время. Но однажды он все-таки оказался передо мной, закричал:
— Не удастся взять, мент поганый!
И давай деру. Я за ним. Послушай, говорю, парень, да администратор из Москвы, хочу тебя с собой забрать, петь будешь…
Он, как бешеный, чешет по дороге и мне в ответ:
— В тюрьмах не поют.
Так бежали мы, пока, не рухнули оба бездыханные на траву.
— Не вру я… Сам детдомовский, из ближних мест.
— Каких же?
— Высокоградский детдом… Он вскочил, глаза загорелись:
— Во дык фокус, и я там был. Целых два года.
— А я пять…
— Это срок! — произнес он задумчиво и на меня глянул — не вру ли.
— А ты в детдоме пел? — спрашиваю.
— Пел.
— А говоришь, в тюрьмах не поют. Он рассмеялся.
— Этот, — говорит, — похуже тюрьмы. А потом снова на меня внимательно смотрит.
— Так ты не мент? — спрашивает. — А, да ладно, все равно сбегу. Откуда, хочешь…
— Будешь в Москве жить, учиться. И, главное, петь будешь.
Я теперь только его внимательно рассмотрел: сбитые в кровь кулаки, худющее с синяками под глазами лицо, рваные штаны, из кедов торчат пальцы. Только глаза голубые горят пламенем.
— Таким, дядя, меня в Москву не возьмут. Надо бы шмотья какого…
— Не пропадем мы, Леха, — говорит он, поглаживая меня по голове, — если что — кинем все к черту, всю эту музыку, «Супер», поедем в деревню, дом купим, корову. Я помню, у нас Дома корова была. Больше ничего не помню… Будем жить, рыбачить в деревне раздолье. Никаких дурных девок, ни статей, ни толп.
Я улыбнулся.
— Ты уже не сможешь без всего этого.
— Я-то? — он возмущенно на меня глянул.
— Да меня все это так достало!
— И мёня тоже. Ну и что? Не сможем мы без этого. Это как зараза — попала в кровь и бродит, бродит! Да ты без сцены завоешь, запьешь, пропадешь вконец.
В комнату заглянул Автандил и сказал, что обед на столе, все бывшие звезды в сборе. Я глянул на него — он даже похудел.
— Тебе вредно расстраиваться, Автандил, ты сразу теряешь в весе и красоте….
Моя шутка не подействовала. Он стоял серый, как мышь. Куда подевался его румянец?
— Иди, ешь, — сказал я Кречету. — Я сейчас, один звонок. Скажи, чтобы на стол поставили коньяк. Выпьем за упокой….
Я набрал номер Джалилы. Может, она хоть что-нибудь посоветует.
— Это опять я, Распутин.
— Слава богу, узнала. Как ты теперь себя чувствуешь?
— Еще хуже, Джалила.
— Ты серьезно?
— В самом деле. У меня был обыск, возбуждено уголовное дело.
— Что за чушь? Может, ты слишком долго спал после разговора со мной?
— Все правда…
Я коротко рассказал ей обо всем.
— А ты хотел жить спокойно? — спросила она. — Будь бедным — и тебя никто не тронет. Ты, мальчишка, столько загребаешь, народ на тебя валом прет, а все остальные будут спокойно на это смотреть?! Думаешь, чего меня в подвалах держали руки выкручивали? За то же самое… Так что не будет у тебя спокойной жизни, пока ты Распутин, а станешь дерьмом — ради бога, живи спокойно и счастливо, как все остальные.
— Все верно, но мне от этого не легче.
— Когда ты явишься в столицу?
— Через неделю, если не отправят по этапу…
— Ты зайди ко мне. Я с тобой позанимаюсь. Тебе понадобятся железные нервы, я знаю.
Я не случайно надел темные очки, которые обычно терпеть не мог, да и старался все время держаться подальше от сцены. Меры предосторожности не были бзиком, как соизволил выразиться Жека (он носился по дворцу с горящими глазами и, встречаясь, шептал мне: «Сегодня будут башли»), я понимал, что на первый концерт забегут акулы и особи помельче, ворочающие в Москве шоу-бизнесом. Новая команда всегда привлекает внимание. Возникает масса вопросов — кто ёе выставил — и зачем, почем продает, как среагировал народец, выкладывающий свои кровные пятаки за билеты, нельзя ли в случае чего присмотреть кого-нибудь для себя, а то и перекупить всю тусовку… Когда я сказал Жеке, что сегодня могут прибыть самые почетные и самые незваные гости, ой поморщился, ответил: «Да черт с ними, пускай идут, дело сделано, в кассе почти нет билетов…» И в самом деле, народ на первый концерт валил валом, телевидение и газета сделали свое дело, фанаты жаждали увидеть что-то новенькое, чего давно уже не подавали. И вдруг в толпе мой взгляд выудил первую акулу, хорошо известную в определенных кругах, делающих в последние год-два сногсшибательные деньги на раскрутке молодых талантов. Проплывал торжественно, как тихоокеанский лайнер, Сеня До-могаров — твидовый костюм, вязаный французский галстук, спокойный, невозмутимый взгляд поверх юных голов. Когда-то он начинал мелким администратором в Росконцерте, потом дол-го крутился в областной филармонии, оттуда вынырнул в театре эстрады и вдруг громко, на всю Москву захлопнул за собой двери тюремной камеры. Занимался дележкой денег с дирекциями нескольких дворцов спорта и стадионов, а когда копнули поглубже, то выяснилось, что немало преуспел и в другом. По российским окраинам разъезжали собранные Сеней псёвдо- звезды, они пели вовсю под чужие фонограммы, да и выступали под другими фамилиями. Сеня загремел ровненько на четыре года, я об этом написал, как-никак скандальчик, ко мне приходили его люди, говорили, что Сеню специально упрятали за решетку, он не нарушал закон, все подстроено, и обидно, что именно я, человек, разбирающийся во всех тонкостях эстрады, взял да и клюнул на эту утку. Они просили, чтобы я разобрался и написал новую статью, в которой бы Сеня выглядел тем, кем он является на самом деле. Я им, конечно, пообещал разобраться, позвонил следователю, который вел дело Сени, тот мне сообщил, что он заслуживал по всем законам даже больше, чем получил, жулик отпетый, он с такими редко встречался. На этом все и кончилось и для меня, и для Сени. Он сидел, я писал и совсем забыл о нем, как вдруг уже в новые хозрасчетные времена мы встретились на одном конкурсе, где Сеня выставлял своих людей. Оказывается, он, очухавшись после! отсидки, создал — какой-то коммерческий центр, куда насобирали профессиональных боксеров, каратистов, солистов эстрады, — целые группы и даже свой собственный театр. Поговаривали что его фирма — прикрытие, Сеня занимается вышибание крупных денег, не брезгует он перекупкой раскрученных звезд, на которых делает неплохие деньги. Во всяком случае, все чаще? и чаще на афишах рядом с достойными фамилиями я видел название коммерческого центра Сени «Орфей». На том конкурсе президент «Орфея» (так он себя называл) попросил меня помочь ему в рекламе, мы можем оказаться в иной ситуации, чем когда-то, но, впрочем, мы тогда не были знакомы, иначе он бы смог убедить меня в своей правоте, — но теперь говорить об этом не следует, время ушло безвозвратно, судимость снята, и Сеня практически прощен. Я и в самом деле немного помог, мы могли бы и дальше продолжать сотрудничество, но знающие люди подсказали, чтобы я держался от Сени подальше. И вот он проходит по холлу, рассматривает юную публику. Да, реклама подействовала на Сеню, и здесь он не из праздного любопытства. Один есть! Я скрылся за углом, пока он не прошел в зал, начал кружить у центрального входа. Стоп… А эти что здесь делают? Мимо меня (я был за надежным укрытием) прошествовали, два инспектора городского управления культуры. В отличие от Сени, выглядели они откровенно слабо — старенькие, блестящие на срамных местах костюмчики, рубашки, украшенные бахромой от долгой носки, стоптанные, модные лет десять назад туфли. Мелкие побирушники, пробавляются тем, что выдают гастрольные удостоверения и имеют за это свои, несчастные червонцы. На этот раз мы обошлись без них, решив, что до такой мелочи опускаться не стоит. Пускай себе слушают, а затем пишут начальству тупые, пространные записки о том, что уровень культуры падает, особенно культуры молодежной, пропагандируется низкопробное искусство… А может, сегодня им как раз понравится (чего не бывает!) и они напишут в справке, что резким диссонансом упадку прозвучал концерт новой группы «Ах!», продемонстрировавшей верность традициям советской эстрадной классики. Их стиль я знаю, они повадились носить мне свои статейки, написанные в виде справок, я делаю из них пятистрочные заметки, и они остаются довольны, только просят, чтобы в подписи я оставлял их высочайшие титулы инспекторов. Ну да ладно, черт с ними, пускай пишут что хотят, меня они не интересуют. Где рыбка покрупнее, от которой вполне может исходить угроза нашего с Жекой дела, неужели прибыл один Сеня? Да не может быть — ну конечно же, Сеня не одинок. Прошла вся из себя модная дамочка, гнусавый голосок которой знает вся страна. Дамочка уже несколько лет ведет одну музыкальную передачку, а муж ее пишет сценарии. Ясно, что она увидела передачу конкурирующей, в каком-то смысле редакции, а потом прочла статью с фантастическим анонсом на первой полосе. Догадываюсь, что ей тоже не очень хочется быть увиденной. Сейчас она пройдет и забьется куда-нибудь в дальний ряд, чтобы не быть на виду, кто-Кто, а она понимает, что за передачей и газетой кто-то стоит. Проще всего предположить, что я, но вряд ли она снизойдет до моей особы, она станет рыть глубже. Ну и дай бог здоровья! Только вот меня в самом деле замечать не стоит, это ни к чему. Кто еще к нам пожалует? Больше никого. Звучит первый звонок. Ну, и так вполне достаточно. Мы вызвали и зрителей, и кое-кого еще. Когда свет погас, я примостился на балконе. Оттуда я видел Жеку, он метался за кулисами, изображая какую-то фантастическую деятельность. Мог бы сидеть где-нибудь в темноте и спокойно наблюдать за событиями.
