было душевное облегчение.
Милые, родные! Глубоко ценим Ваше душевное приглашение. И легко бы, знаю, чувствовали себя, да ведь у нас теперь именьишко завелось (дали добрые люди, pseudonimʹы, через Наталью Ивановну): комод, кровати, столы, так кой-чего. Куда поедем?! И не можем, когда есть хоть какая-нибудь возможность быть на ногах, не можем, не смеем стеснять, нет. Найдем, Бог даст. А мы до слез тронуты-согреты. Спаси Вас Господи, милые. Ничего. Мы вот вспомнили, думая о тепле, как в Крыму в 20° мороза, в легком 50 верст на… бревне (на одном бревне!) ехали, да. Живы остались 207. Горе не давало сознавать. Ничего. Горе у нас осталось, при нас – и оно не дает очень-то со-зна-вать. Целуем Вас, милые. Спасибо, спа-си-бо! У меня бронхит + lumbago. У Ольги Александровны – горло и грудь. Но в квартире все же, в кабинете – 15, а наверху – 8. Спать с чайником можно. Ваш сердечно Ив. Шмелев.
[На полях:] Проедем и по вырезкам Павлы Полиевктовны – но трудно набеги делать – из Севра!
Получил нежданно теплейший коллективный привет из Белграда – от группы читателей-писателей – Ляцкого, Сухотина и др.
Как всегда – чудесно Ваше письмо, литературный общественный документ!
28/15. XI. 1933. Начало Рождественского Поста. 8¾ утра.
Дорогой Иван Сергеевич!
Сию минуту получил Ваше заказное. Через 12 минут бегу на лекцию. Посему краток.
Самое главное: разрешите мне в среду же вечером вместе с моей речью передать и Вашу для напечатания в «Возрождении». Это и будет Вашим там началом, как бы хроникерски-механическим (я так тогда и условлюсь с Гукасовым). Кроме того, наши речи возьмет и «Россия и славянство» в описание всего «торжества» 208. Черкните мне Ваше разрешение или запрещение срочно, пнё * или кратчайшей телеграммой: да, нет.
Речь Вашу не дам читать Федорову – убьет! Сам прочитаю, если не увижу другого чтеца.
– Павла Полиевктовна пишет параллельно.
– Также спешно и без дальнейших мотивов повторяем Вам наше приглашение: мебель оставьте в Севре (даже в подвале) (или в комнатах же; хозяйка согласится), переезжайте к нам. А с 1 января открывается квартира рядом с нами в №5 в 2 комнаты (со всем комфортом) на 5 [испр. на 7 – Л.С.] этаже (высоко, светло и более солнечно) (с лифтом) за 4500. Каждый день может быть сдана. Если надумаете, известите. Зацепимся.
Ну, приходится обрывать.
Будьте здоровы. Ваш А. Карташев
2. XII. 1933. Суббота. Утро
Дорогой Иван Сергеевич!
На другой же день утром, после чествования И.А. Бунина, т.е. в четверг 30 ноября, я послал (не почтой, а с посланцем, прямо) Ваше «Слово» (и мою речь вместе) А.О. Гукасову при письме, в котором объяснял, что «И.С. Шмелев разрешил мне предложить “Возрождению” напечатать это “Слово” для начала его сотрудничества в газете».
1 декабря в пятницу ничего в газете не появилось, и я сразу почуял, что и не появится. Вчера вечером около 9 часов я получил пневматичку, датированную 30 ноября (!?) от секретаря редакции. Копию с нее прилагаю 209.
! …? … ! …
Если это огорчит Вас и поразит, то не посетуйте на меня, что я ввел Вас в такое искушение. Право же я все еще не могу отделаться от наивности, что люди ревнуют о национальном интересе, а не о своей лавочке…
Еще раз простите, а не кляните наивного человека. Сердечно Ваш А. Карташев
P.S. А Гукасову я написал письмо, копию которого тоже прилагаю 210.
P.S. Доверительно
Гукасов, говоря со мной тогда еще, до елизейского празднования Бунина, жаловался, что Бунина захватили левые, чтобы исказить смысл праздника, и умолял меня прийти и от лица «Возрождения» сказать слово, исправляющее односторонность освещения.
А вот когда я это сделал, только не от «Возрождения», а от «России и славянства», хотя и даю напечатать первому «Возрождению», это отвергается. Следовательно, не национальный интерес, а лавочка… О, людишки!..
Они дали «исчерпывающую полноту», «уже вполне освещенной теме»… Значит, достаточно Б. Зайцева 211 и Городецкой 212, значит, вообще у «Возрождения» полнота мыслей, слов, талантов. Тогда действительно незачем приглашать, а надо просто гнать всех других как лишних.
Как они глупы: отвергли «Записки вредителя» 213 , отвергли воспоминания Никитина, Москвина 214. Все по каким-то ничтожным соображениям. В данном случае – из-за «России и славянства». Могли бы и не упоминать, как у Вас написано: «Слово на чествовании Бунина 29 ноября» (не указано где).
У меня – тоже без заглавия. На особом (без пагинации) листке я написал примечание: «Речь, сказанная … устроенном «Россией и славянством», Русским национальным комитетом и другими организациями».
Но я не обязывал их это печатать. Предоставил усмотрению редакции.
Но они топорно, головотяпски решили пожертвовать главным во имя своей идиотской амбиции.
Их цель – «как бы не доставить удовольствия Лоллию Львову…»
Ох, глупости, глупости. И смешно и тошно!..
5. XII. 33. Все еще в «фарфоре»
На горе Фаворе, id est * – в Севрии,
и мучаемся в хладе.
Дорогой Антон Владимирович,
Нет, Вас-то никак не могу урекать, Боже сохрани, – нет: крепко благодарю за участие ко мне и добрую волю – добро мне сделать. На людскую неправду и зло людское гляжу с грустью, с горечью порой. И, как бывало, старая няня говоривала, и я говорю, уже сам себе: «Скажи – бяка – и плюнь – прой‐дет». Пора привыкнуть. А Вы – за други терпите… Впрочем, все, путями прямыми ходящие, претерпевают. Таков закон человечьей, – не человеческой! – жизни. Аминь.
Слыхал: Сумбур-Паша отбарабанил и отспотыканил «Слово». Кто к чему приставлен – сказал кто-то у Чехова…
Скоро, кажется, кончится наше «фарфоровое» житие-томление: нашли подходящее жилище, не дороже, а дешевле, чем тратили в этом году.
Не понравилось мне: почему же это лауреат восклицаниями и хлопаньем в ладошки перебивал Ваше к нему слово? Принял роль – постороннего слушателя? И тут не проникся! И тут – игра! Какой талант пропал для зрелищного действа! А ведь это он как бы отводил «слово»-то: упиваюсь-де красноречием! –? Такое впечатление создалось у меня от рассказов свидетелей сего печального – и вместе с тем и знаменательного собрания 215. И еще – Михал-Михалыч запутался и заявил о моем «соболезновании». А будто и в правду оговорился: как же не соболезновать? О-чень надо соболезновать. Аминь.
Сердечный привет наш Павле Полиевктовне милой и Вам, – славный наш друг и несравненный Проповедник (никогда не посмею назвать
