Через минуту батискаф резко оторвался от дна и стал быстро подниматься вверх. Подъём продолжался вдвое быстрее, чем спуск — всего один час. Мы действительно не плавно вышли из глубин, как выходят их морских пучин подводные лодки, а как мячик выскочили из моря. Слава Богу, акватория, в которой происходил наш эксперимент, была заранее объявлена закрытой для всех видов судов, поэтому никаких столкновений не предвиделось.
Наш корабль находился недалеко, море было спокойно, и вскоре за нами пришла шлюпка, которая и доставила нас на корабль. Капитан с беспокойством смотрел на нас, и мои первые же слова были прерваны почти грубым приказом: «Поговорим после туалета!».
В Тулон мы возвратились поздно вечером и с корабля меня отвезли в комфортабельную гостиницу, расположенную в центре города. Ложась спать, я с удовольствием вспоминала события прошедшего дня и дружеский прощальный вечер на корабле. На следующее утро, проснувшись, я поняла, что все мои планы на наступивший день рухнули — у меня так некстати разыгралась сильнейшая мигрень. Однако, провалявшись до полудня, я кое-как с ней справилась и вышла из отеля. Походив по Тулону, я начала покупать маленькие сувениры, без которых по негласным обычаям тех времён просто невозможно было возвращаться в Москву. Купила я и небольшой чемодан, куда сложила свои покупки.
Выходя из магазина с чемоданом в руках, я опять увидела симпатичного молодого человека в светло-сером костюме, который почему-то всё время заходил следом за мной в те же магазины, что и я. Иногда он поджидал меня на улице. Увидев в моей руке чемодан, он вдруг улыбнулся и сказал: «Мадам, вы, наверное, заметили, что я хожу за вами. Разрешите я теперь хоть понесу ваш чемодан он, наверное, стал тяжёлым от ваших покупок».
Мне как-то не понравилось это предложение, показалось, что в нём таится какая-то неведомая опасность. Я быстро сказала: «Нет, нет», и поспешила в отель.
Когда этим же вечером я обедала у родителей молоденькой и очаровательной Клод Понсо, с которой я работала в Париже, они сказали мне, что скорее всего это была простая, типично французская любезность со стороны сотрудника службы безопасности Тулона. По их мнению, он сопровождал меня по долгу службы, убедился, что моя прогулка имеет чисто туристический характер и по молодости лет решил предложить свои услуги.
Много времени спустя Клод рассказала мне, что к её родителям после моего отъезда приходила полиция и интересовалась, почему мадам из России приходила обедать к ним, тогда как она даже не посетила местную коммунистическую организацию. Естественно, они не могли ответить на этот вопрос, и то, что я никогда не вступала в ряды этой партии, они тоже не знали.
На следующий день, необычайно вкусно позавтракав в середине дня с Жераром, в маленькой уютной столовой специально для женатых морских офицеров, которую содержала в своей квартире очень милая остроумная средних лет француженка, я уехала в Ниццу, а затем по приглашению Жака Кусто, известного французского океанографа, в Монако.
Вскоре я уже ехала на том же поезде «Мистраль» (оказалось, что это название довольно неприятного ветра, характерного для Средиземноморья) обратно в Париж.
После моего рассказа несколько разочарованный журналист собрал ворох газет, которые были разложены на диване, сказал, что он очень рад, что я на свободе, и горестно посетовал на то, как дружно врут газеты в глобальном масштабе.
Результатом нашего разговора была его статья «Советская Мата Хари», опубликованная в журнале «Новое время».
Примерно через неделю с небольшим я уже была в Москве, и на удивление мои формальные прегрешения, по-видимому в связи с необычайностью моих приключений и появившейся позднее во французской печати заметке — «Самая глубинная женщина мира», — были мне прощены без особых проблем.
Капитаны батискафа Джордж Хюо и Жерар де Фробервиль через пару месяцев прислали мне французский флаг, который развевался на подводной лодке во время нашего погружения, и отлитую в металле её модель с батискафом в носовой части. Глядя на них у себя дома в Москве, я живо вспоминаю, как всё это было.
Письма отца из блокадного Ленинграда
Алексей Троицкий не успел уехать из Ленинграда и пережил страшную блокадную зиму 1941–42 гг. Из Ленинграда он писал пронзительно тёплые письма, полные заботы и внимания к своей семье…
Сентябрь 1941 года
Дорогие Маруся и Лера!
…Вчера утром отправил вам открытку в ответ на телеграмму и письмо. Сейчас хочу поподробнее написать о себе. Моя жизнь идёт без всяких заметных изменений. На днях был вызван в Военкомат и мобилизован на административно-хозяйственную работу. Но через два часа был освобождён из-за ненадобности моей специальности. Я даже был немного обижен. В воскресенье ходил на базар. Выдежурил три кило картофеля и кило огурцов. Картофель по три рубля и огурцы пять рублей. Мне хватит при моём хозяйстве этих запасов надолго. Разбирал продовольственные остатки. К большому удовольствию нашёл немного чаю, сухих грибов, круп неизвестных и растительного масла. Последнее при отсутствии другого масла особенно ценно. Если добавить, что было найдено немного муската, то вся работа по приведению в порядок продовольственных запасов окупилась полностью. Обед, приготовленный мной в воскресенье из чечевицы с ветчиной, оставил самые приятные воспоминания. Начата была также стирка (маленькая), которая продолжается до сегодняшнего числа. Полученное мной сегодня от Вас письмо меня встревожило. Встревожило не наличием серьёзных крупных причин для беспокойства, а мелкими недочётами. В конце концов, клопы и пр. не такая проблема, которую трудно решить, тем более, что кой-какие навыки должны быть по борьбе с ними. И, во всяком случае, эти мелочи не должны отвлекать от главного. Главное в том, чтобы тебе или Лере, а может быть обеим, если будут подходящие условия и работа не тяжёлая, найти службу. Желательно с помещением. Относительно ваших вопросов — ехать ли Вам в Ленинград, — ответ мне кажется, совершенно ясен. Ехать, разумеется, не следует, да и навряд ли это осуществимо. Наоборот, надо пустить корни на месте. Взвесьте всё — время работы, путь на работу. О возвращении в Ленинград сейчас нечего и думать. Ехать куда-то дальше на авось не следует. Сейчас время идёт к холодам и надо обдумывать максимально удобную тёплую зимовку. Надо об этом думать сейчас, не откладывая решения. С моей точки зрения самое лучшее для Вас была бы работа в Горьком с помещением при ней. Если бы это удалось найти, я был бы спокоен. Попробуйте, поищите, и, может быть, всё устроится самым лучшим образом.
