«Ты не воздвигал по обычаю древних храмов идолам, не сооружал алтарей гнусным демонам, не посвящал их человеконенавистническим духам, не строил монастырских трапезных и спален, этих гнездилищ праздных мышей», — говорил Бруно в «Утешительной речи» на смерть герцога Юлия Брауншвейгского. Борьба с религией и поддержка просвещения — вот в чем видел он главную заслугу умершего: «Музы, которые в Италии и в Испании попираются ногами низких священников, в Галлии подвержены крайней опасности из-за гражданских войн, в Бельгии сотрясаемы обильными потоками и в иных областях Германии прозябают в несчастии, здесь утверждаются, возвышаются и пребывают в покое» (15, стр. 33–45).
Установление внешнего и внутреннего мира, прекращение захватнических войн и гражданских раздоров — таково требование, предъявляемое Бруно к государям. «Ты не растрачивал средств на сооружение крепостей, которыми обуздываются мятежные народы, — говорил он о Юлии Брауншвейгском, — ты превосходно понимал, что народы сдерживаются миром, благоразумием, великодушием, щедростью и справедливостью» (15, стр. 46). О французском короле Генрихе III, когда была еще надежда, что он положит конец религиозным войнам, Бруно писал, что «он любит мир, сохраняет по возможности свой любимый народ в спокойствии и преданности; ему не нравится шум, треск и грохот военных орудий, приспособленных к слепому захвату неустойчивых тираний и княжеств» (10, стр. 190). Прославление миролюбия Франции сочеталось в произведениях Бруно с резкими антииспанскими и антипапскими выступлениями. В панегирике Елизавете Английской, намекая на современные ему политические события, на реакционную политику папы и католической Испании и на религиозные войны во Франции, он писал: «В то время, как Тибр бежит оскорбленный, По угрожающий, Рона неистовствующая, Сена окровавленная, Гаронна смятенная, Эбро бешеный, Тахо безумствующий, Маас озабоченный, Дунай бесконечный, Елизавета в тылу Европы блеском очей своих уже более 25 лет упокаивает великий океан…» (8, стр. 196).
Прославляя и возвеличивая монархов, Бруно выступал в поддержку политики абсолютизма, отвечавшей интересам новых господствующих социальных групп и враждебной силам феодальной реакции, наиболее ярко воплотившейся в политике Испании и католической церкви. В Англии и Франции, в Германии и Венеции Бруно ориентировался на те политические группировки и на тех политических деятелей, которые стремились к прекращению гражданских войн и религиозных раздоров, к политике веротерпимости. Их поддержкой он пользовался, их политическую линию в европейских конфликтах конца XVI столетия он отстаивал. Не случаен интерес Бруно к политике Генриха Наваррского. На будущего короля Франции, в чьем успехе уже почти никто не сомневался, многие возлагали большие надежды, не без оснований полагая, что он не только положит конец религиозным войнам во Франции и будет проводить политику веротерпимости, но что его победа поможет оздоровить общую политическую обстановку в Европе.
Бруно был решительным сторонником национальной монархии — единственной силы, способной в условиях XVI в. добиться национального единства, ликвидировать остатки феодальной раздробленности, упразднить всесилие духовенства и обеспечить экономический и культурный прогресс. В укреплении абсолютизма Бруно видел залог осуществления той власти Закона, которая должна была покончить с феодальным произволом. Разумеется, было бы наивно видеть в действительно существовавшей абсолютной монархии воплощение социальной программы, провозглашенной в «Изгнании торжествующего зверя». Важно другое: в социально-политическом учении Бруно нашли свое идеологическое выражение цели прогрессивных социальных сил современной ему эпохи.
«Человек — семя, подверженное согнитию, собрание мерзостей, пища червей», — писал один из средневековых богословов. Религиозная мораль основывалась на представлении о греховной природе человека. В результате грехопадения Адама и Евы человек лишился своего идеального первобытного состояния. Он обречен пребывать в земной юдоли печали и слез. «Только ложь и грех принадлежат в человеке ему самому, — говорилось в постановлении одного из церковных соборов, — все же, что есть в нем истинного и справедливого, происходит из того источника, коего должны мы жаждать в нашем изгнании». Лишь искупительная жертва Христа избавляет человечество от его мучений, и только через посредство церкви человек может достичь вечного блаженства. Конечная цель человеческого существования переносилась в загробный мир.
Внеземное предназначение человека требовало от него отречения от земной жизни. Презрение к своему телу, к потребностям физической природы человека, к земным радостям и наслаждениям, к земному преходящему счастью, к непрочной земной славе и богатству — важнейшее требование добродетели. Самоотречение во имя веры, во имя спасения души возводилось в степень высшего нравственного подвига.
Необходимой предпосылкой религиозной нравственности являлось учение о бессмертии души, о неминуемом посмертном воздаянии за добродетели и наказании за грехи. Страх перед адскими мучениями и надежда на райское блаженство должны были удерживать человека от пороков и направлять его на путь добродетели.
Этот аскетический нравственный идеал был отвергнут мыслителями эпохи Возрождения. В качестве цели человеческого существования в этических учениях гуманистов было выдвинуто всестороннее духовное и физическое развитие человеческой личности. Счастье достижимо в земной жизни. Добродетель должна основываться не на подавлении человеческой природы, она должна вести человека к пользе и наслаждению. Отвергая презрение к миру и земным благам, идеологи ранней буржуазии защищали собственность и богатство. В индивидуалистическом культе наслаждения, в отождествлении цели жизни и высшего блага с пользой сквозили тенденции буржуазного индивидуализма и утилитаризма.
Этическое учение Бруно было направлено прежде всего против религиозного аскетизма. Он выступил против прославления смерти, против бесплодного пустынножительства монахов, отверг религиозные представления о бессмертии души. Ноланец осуждал людей, которые «не заботятся о чести, удобствах и славе в этой бренной и неверной жизни», «из презрения к миру потоптали одежду свою, отогнали от себя всякую заботу о теле, о плоти, облекающей их душу» (8, стр. 467). Жизнь в мире, реальные земные заботы — требование человеческой природы, а потому являются нравственным долгом человека.
