Меня можно был теперь демонстрировать, как наглядный плакат профессиональных машинок для стрижки волос: "Он стал таким, потому что не пользовался нашим оборудованием". Я с трудом сдерживался, чтобы не заплакать, глубоко вдыхая и медленно выдыхая через нос грязный воздух каптерки. Я не видел, а только догадывался, как выглядела моя прическа. Клочья волос торчали с разных сторон, местами куски были выстрижены до корня. Я больше напоминал пятнистого оленя, чем солдата с ровной и аккуратной стрижкой, утвержденной уставом. Спасти меня могла только парикмахерская или стрижка наголо.
– Все. Вали отсюда, – удовлетворенно сказал Корейко.
– Сидеть, – остановил меня замстаршины роты старший сержант
Панов. – Скажи, ты кто?
– Солдат.
– О! Правильно, солдат. Только ты гавно, а не солдат. Что ты умеешь? Ничего. Твои товарищи службу тащат, в нарядах стоят, в караулах, изучают, как стрелять и воевать. А ты кто? Ты чмо, ты сбежал, струсил.
– Я не чмо, – возразил я, зная смысл этого очень обидного в армии слова.
– А кто ты?
– Чмо и есть, – поддакнул Корейко. – А теперь еще и выглядит, как чмо. Значит все в норме.
– Да оставь ты его, дай поговорить, – прервал его Панов.
– А чего с ним говорить? Вернется в медчасть, отоспится, отожрется, пока его товарищи в поле пот проливают.
– Оставь, я тебе сказал, – остановил его Панов. – Мне понять важно. Вот ты скажи мне, – повернулся он ко мне. – У тебя девушка есть?
– Есть.
– Хорошая?
– Хорошая.
– А что ты ей скажешь, когда вернешься? Что всю службу прятался в санчасти, в тепле? Тебе стыдно не будет? У тебя приписка куда была?
– В десант.
– Куда? В десант? Вот видишь. А ты чем занимаешься? Чмыришься? Ты вернешься домой через два года, как ты в глаза невесте посмотришь? А друзьям, которые служат, а родителям? Дед воевал на фронте?
– Воевал.
– А отец служил?
– Служил, старшиной автороты был.
– Вот видишь, а ты? Чмо – чмо есть, иди отсюда, не о чем с тобой больше разговаривать.
Я вышел из казармы. Вид был еще тот: перекосившаяся шинель, пилотка, а под пилоткой пятнистая от стрижки голова с торчащими ушами. Я не знал, что делать, идти ли стричься или в санчасть. Мне хотелось провалиться сквозь землю. Казалось, что все только и делают, что смотрят на меня со всех сторон и указывают пальцами.
Пока я думал, ноги сами вывели меня к КПП. Как у всех, кто был при санчасти у меня был выход в город, да и солдаты меня знали в лицо.
Через час я, насколько это было возможно, привел свою прическу в еще более короткий, но пристойный вид в небольшой городской парикмахерской. Парикмахер не улыбался, не задавал вопрос, а быстро и качественно выполнил свою работу, взяв с меня положенные двадцать копеек.
Разговор с замстаршины роты так сильно меня зацепил за живое, что я даже забыл про цель своего визита в роту. Когда я вернулся в санчасть, то уже принял решение и, пойдя к Хабибулину, сказал:
– Я решил в роту вернуться.
– Идиот, – только и смог после большой паузы ответить Хабибулин, уже носивший сержантские нашивки. – Я через месяц уйду на дембель, ты мое место займешь. Будешь во Владимир больных возить, домой сержантом уйдешь, в отпуск съездишь. Это же лафа.
– Нет, – ответил я, – это не служба.
– Идиот, – повторил Хабибулин, пожал плечами и отошел от меня, как от прокаженного.
Через час пришел начмед части.
– Как дела, орлы? Что нового? Ханин, подстригся? Молодец. Давно пора было.
– Товарищ старший лейтенант, – обратился я к нему. – Я решил вернуться в роту.
– У тебя температура? Заболел? Перегрелся? Или вместе с волосами все мозги выстригли? – посмотрел на меня строгим взглядом старлей. -
Да на твоем месте был бы счастлив оказаться любой солдат.
– Я хочу служить. Уметь пользоваться техникой, водить, стрелять.
А то просижу тут всю службу, как… как чмо.
Я уже принял решение и говорил настолько уверенно, что старлей не знал, чем мне можно возразить.
– Ну, тебе решать. Заставлять я тебя не имею права, – задумался он.
– Я так решил. Так будет правильно, – закончил я. – Спасибо.
– Ну, иди, – нерешительно ответил начмед. – Если что надо будет – заходи.
– Зайду, обязательно зайду, товарищ старший лейтенант. Спасибо
Вам большое за все.
Собрав свои небольшие пожитки, я попрощался с непонимающими мои не сильно расплывчатые объяснения медсестрами и, пообещав им, что скоро обязательно загляну в гости, отправился обратно в казарму мотострелкового полка.
– Ба, какие люди, – ротный, стоя на входе в расположение роты, улыбался в пышные усы – Чего вернулся-то?
– Не хочу дома говорить, что всю службу прятался. Хочу служить.
– Хм, – не зная, как на это реагировать, удивился ротный. – А мы уже всех распределили… кого куда. Чего я с тобой делать буду?
Я молчал.
– Рота, смирно! Товарищ гвардии майор… – загорланил дневальный.
– Вольно, – обводя взглядом казарму, процедил неизвестный мне офицер с майорскими погонами.
– Товарищ, майор… – повернулся к нему ротный, поднимая руку в установленном армейском приветствии.
– А это что за солдат? – тыкнул в меня пальцем майор.
– Был у нас, – уклончивая ответил капитан. – В санчасти лежал…
– Тот самый?
– Да…
– Ну-ка пошли, поговорим, – махнул рукой ротному майор. И офицеры отправились по "взлетке" в направлении канцелярии ротного.
– Кто это? – спросил я дневального.
– Новый начальник штаба батальона.
– Давно он тут?
– Месяц-полтора. А ты совсем вернулся?
– Ага.
– Ясно, – ответил мне курсант с лычками младшего сержанта на плечах, хотя мне самому еще не было ясно абсолютно ничего.
Учебная рота закончила период обучения, и солдаты, распределенные по будущим частям, ждали "покупателей" или документов на отправку. У всех на плечах были пришиты новенькие полоски младших сержантов.
Несколько человек гордо носили три полоски. Это означало, что они с отличием закончили учебку.
– А ты мне тут нах не нужен, – заявил мне Салюткин, как только увидел меня в расположении взвода. Его физиономия расплывалась в дурацкой улыбке, своим видом показывал он всем, что не уважает меня ни как человека, ни как солдата. – Я за тебя в БМП стрелял, экзамен сдавал. За тебя. Понял?
Моим желанием было спросить, как он отстрелялся, не промахнулся ли, но я промолчал.
– Что смотришь? – не ожидая ответа спросил лейтенант. – Мы тебе тоже младшего сержанта присвоили, ведь не становиться же взводу неполноценным из-за тебя. Так, что ты мой должник, – обрадовался он.
Становиться должником, тем более Салюткину, мне не хотелось:
