– Знакомое лицо, а где я его видел - шут знает.
– А не этот? - спросил Кустодиев и показал стоявший на мольберте портрет двух физиков.
– Он! Кто же это?
Кустодиев засмеялся и рассказал Шаляпину, как начал писать портрет этих молодых людей.
– Пришли и говорят: "Вы знаменитых людей рисуете. Мы пока не знамениты, но станем такими. Напишите нас". И такие они бровастые, краснощекие (им и голод нипочем), такие самоуверенные и веселые были, что пришлось согласиться. Притащили они рентгеновскую трубку, с которой работали в своем институте, и дело пошло. Потом и гонорар принесли, знаете какой? Петуха и мешок пшена. Как раз заработали тогда где-то под Питером, починив какому-то хозяйчику мельницу.
Кустодиев смеялся и шутил, при Шаляпине у него всегда повышалось настроение. Однако сама по себе работа была столь трудной, что нам сложно это сейчас представить. Поэтому предоставим слово свидетелю тех дней, биографу Кустодиева В. В. Воинову:
"...Сам Шаляпин такой огромный, комната для него мала, так что художник не мог охватить его фигуры целиком... Тут нужен был отход по крайней мере раза в два-три больше. Был выполнен этюд и ряд подготовительных рисунков. Затем перенесение на огромный холст по клеткам. После этого картину наклоняли так, что Борису Михайловичу, сидя в кресле, приходилось работать, глядя вверх (это с его-то болями в шее, в руках!). Б. М. говорит, что порой он сам как-то плохо верит в то, что написал этот портрет. Настолько он работал наугад и ощупью.
Мало того, он ни разу не видел этого портрета целиком в достаточном отдалении и не представляет себе, насколько все удачно вышло. Это прямо поразительно! Ведь это один из самых "цельных" и удивительно слитных портретов Кустодиева. Трудно себе представить, как мог Борис Михайлович создать такую махину, видя лишь небольшие участки своей работы, и даже не взглянуть на целое... Какой изумительный расчет и уверенность в своей работе".
И все-таки она доставляла ему огромную радость. Художник уже работал давно, но словно не спешил расставаться с любимым полотном. Чем дальше продвигалась работа, тем дороже становилась ему картина.
У Шаляпина тоже с этим портретом связывалось все самое дорогое: не только секретарь и друг его тенор Дворищин, не только дочери - Марфа и Марина, но счастливая, как в мечтах, его родина - Русь, празднично-нереальная, горделиво-шумная. На портрете появился даже его бульдог Роб-Рой. Кстати, писать бульдога оказалось нелегким делом... Чтобы он стоял и держал морду вверх, на шкаф сажали кошку.
...Шли последние дни работы над картиной. Сам портрет был закончен. Кустодиев делал уменьшенное повторение его для Русского музея. Работал мучительно, преодолевая физическое недомогание, усталость.
Так было всегда: как только он заканчивал работу - слабел, а потом становился к ней равнодушен, словно это уже не его вещь. Он говорил:
"Лихорадочно, с подъемом работаю только вначале, когда выясняется композиция. Дальше темп работы понижается; расхолаживает "доделка" белых пятен холста. Вообще художник только и счастлив во время самой работы, самого процесса. Затем, когда картина написана, становишься к ней как-то равнодушен".
Однако, делая повторение этой картины, он все еще продолжал ее любить. С каким упоением писал правый угол второго плана! Там на морозе сверкает золотом самовар. И дым от него идет такого дивного желто-голубого цвета...
Кажется, ему удалось добиться того, чтобы картина "говорила", как у старых голландских мастеров. В те дни Воинов записал со слов Бориса Михайловича:
"В своих работах хочу подойти к голландским мастерам, к их отношению к родному быту. У них масса анекдота, но анекдот этот чрезвычайно "убедителен", потому что их искусство согрето простой и горячей любовью к видимому. Голландские художники любили жизнь простую, будничную, для них не было ни "высокого", ни "пошлого", "низкого", все они писали с одинаковым подъемом и любовью.
Борис Михайлович помнит, как в Риме, кажется, в галерее Дориа, где есть несколько отличных голландцев, он был потрясен и растроган ими после обозрения массы великолепных картин итальянцев, очень красивых, "возвышенных", но лишенных той задушевности и свойства заставить зрителя отдохнуть, побродить с художником по его картине, которая манит туда, внутрь...
Вот такого-то отношения к русскому быту ему и хочется достичь в своих произведениях".
"Говорят, что русский быт умер, что он "убит" революцией. Это чепуха! Быта не убить, так как быт - это человек, это то, как он ходит, ест, пьет и так далее. Может быть, костюмы, одежда переменились, но ведь быт - это нечто живое, текучее.
Б. М. решительно протестует против того, что у него литература или сюжетность; нет, у него рассказ. Рассказ Б. М. понимает очень широко и глубоко. Рассказ - это то, что чувствует художник, рассказывать можно каждым мазком, каждой формой..."
В "Портрете Шаляпина" художник рассказывает о том, как лошадь мчится с бубенцами, как зазывает прохожих лихач: "Эх, прокачу!", как легки саночки с красной кошмой. На скамеечке судачат бабы. В балаганах силач, играя мускулами, бросает гири. Черт хвостатый и балерина. А с горки катаются дети.
Небо не голубое, нет, оно зеленоватое, это оттого, что дым желтый. И конечно, в небе любимые галки. Они дают возможность выразить бездонность небесного пространства, которое всегда так влекло и мучило художника...
...Шаляпин долгое время был на гастролях. Как только вернулся, поспешил на Введенскую:
– Когда будет закончена работа? Я приду к вам через три дня. - Шаляпин горел нетерпением. - Я снова уезжаю...
– Вернетесь с гастролей - закончим, Федор Иванович, - предложил Кустодиев.
Шаляпин сомкнул брови. Когда-то он вернется и вернется ли? На этот раз за границу едет.
– Борис Михайлович, не могу я уехать без этой картины. Она для меня как Россия...
Через несколько дней снова явился Шаляпин - с шампанским, с невиданным по тому времени тортом, неуемно шумный и радостный. Достал из бумажника кучу денег.
Федор Иванович ходил вокруг художника, хлопотал, пытаясь поддержать торжественность момента, но за этим шумным весельем словно хотел скрыть истинное настроение - настроение невысказанной вины и необъяснимой грусти. Художник был неразговорчив. Во всей его жизни этот портрет самый любимый. Лишь силой духа выиграл он бой за это гигантское полотно.
Дворищин и сын Шаляпина Борис поставили картину на пол. Прежде чем запаковывать, все несколько минут молча смотрели на нее. Кустодиев наконец увидел ее полностью и на значительном отдалении. Буйная красочность, цвет материальный, чувственный, рассыпанный с русской щедростью... Лицо певца показалось на этом фоне отнюдь не радостным, даже странно - чуть капризным. Фон и образ противоречили друг другу. Быть может, певец да и художник лишь выдумали такую Россию?..
