Чвэ Дон Хи написал также письмо Чичерину — в то время наркому иностранных дел молодой республики Советов, в котором обратился к нему с просьбой обеспечить за два года огнестрельным оружием, взрывчаткой, боеприпасами, снаряжением для кавалерийского подразделения, транспортными средствами и другими предметами, необходимыми для создания национальной революционной армии Коре из 15 смешанных бригад. Представители новаторского толка чхондогё, несмотря на ненависть и порицания со стороны консервативной оппозиции, намеревались развернуть движение за независимость страны новыми способами, что заслуживало общенациональной похвалы. Однако и СССР, и Коминтерн, к сожалению, не удовлетворяли их просьбы.
В 1919 году и Моньян (Ре Ун Хен) был в Москве, обсудил с Лениным вопрос о независимости Кореи.
Людимира, может быть, не по верят, если я скажу, что такой известный антикоммунист, как Ли Сын Ман, в свое время поддерживал советскую Россию. Но это, кажется, факт. Насколько мне известно, сохраняются материалы о том, что он когда-то ездил в Москву за солидной финансовой помощью. Встретив там отказ, он повернулся спиной к СССР и международному коммунистическому миру. Резко изменив свою политику, он перешел на крайнюю проамериканскую ориентацию.
Для работников Коминтерна, очевидно, в то время была слишком незначительной и ничтожной такая страна, как Корея с ее небольшой территорией, равной всего одной сотой части территории СССР. Глазами их Корея была страной с приземистыми соломенными лачугами, страной, где сновали по дорогам тощие ослы. Таким было их представление о Корее — они не хотели видеть существенных изменений и в ту пору, когда мы развертывали в Маньчжурии антияпонскую вооруженную борьбу.
Сожалением отозвалось у меня в груди такое безразличное отношение Коминтерна к судьбам наций малых стран, к национально-освободительной борьбе коммунистов этих стран. Безусловно, такая их безучастность и холодность сделали незыблемой нашу решимость крепко опереться в нашей революции на принципы чучхе и непременно добиться своими силами национального освобождения. Больше всего огорчало меня то, что люди, проявляя недовольство мерами и подходом Коминтерна, не имели силы, чтобы им противиться, помочь исправить ошибки, и что невозможно было противостоять постановке дел в Коминтерне, изменить закоренелый кабинетный стиль работы, хорошо понимая, что все это может погубить корейскую революцию и становится при этом камнем преткновения на пути развития корейской революции в соответствии с ее реальными условиями.
Мы, коммунисты нового поколения, страстно желали, чтобы Коминтерн понимал такие душевные муки корейских коммунистов и координировал свои шаги с нашим стремлением и незыблемой решимостью самостоятельно совершить революцию.
Итак, мы бились над решением сложных и актуальных задач, поднятых революционной практикой. Естественно, мы приветствовали Паня, появившегося в Восточной Маньчжурии именно в такое время. Так или иначе, но встреча с Панем очевидно послужила значительным событием в моей жизни. Хорошо было сознавать, что у нас в Коминтерне есть люди, которые с пониманием относятся к нам и оказывают нам поддержку. На меня произвели особенно неизгладимое впечатление его слова о необходимости подготовить ядро из людей, не отравленных сектантством, укомплектовать новыми людьми ряды корейского коммунистического движения и создать партию корейцев. Его советы помогли мне еще более твердо придерживаться собственных принципов во всех своих помыслах и в практической деятельности. Не будь его поддержки и товарищеского вдохновения, мы не могли бы вступить в столь решительную борьбу в защиту корейской нации и принципов чучхе нашей революции в то тревожное время, когда шла страшная борьба против «Минсэндана».
Если Пак Со Сим открыл мне путь к «Капиталу», а Шан Юэ обучал меня «Сну в красной беседке», то Пань искренне поддерживал, вдохновлял нас и сочувствовал нам, укрепив наши убеждения, что корейцам нельзя забывать Корею.
В истории антияпонской революции никогда больше мне не удалось вести такое серьезное, горячее и глубокое обсуждение судеб корейской революции и политической линии, какое было между мной и Панем. Пань был редкий теоретик, овладевший определенными и своеобразными взглядами на революцию. Если бы он остался жив и действовал вместе с нами во второй половине 30-х годов, когда мы во главе крупных отрядов вышли в районы горы Пэкту, то он сделал бы значительный теоретический ипрактический вклада решение трудных вопросов, которые встали во весь рост перед корейской революцией.
После встречис Панем я со всей остротой осознавал, что для революционной борьбы несомненно важна роль практика, но не менее важна и роль теоретика, который выступал бы в роли направляющего и рулевого для тех, кто занимается практической деятельностью.
После наших бесед в Сяованцине, запомнившихся мне на всю жизнь, Пань стал мне самым лучшим другом и товарищем. Несмотря на большую разницу в годах, составлявшую 20 с лишним лет, мы немногим более чем за десять дней сблизились не хуже друзей и товарищей, знакомых уже 10 лет тому назад. Нас сблизили отнюдь не какая-либо материальная прихоть или корыстные цели. Мы питали друг к другу теплое, как солнечные лучи, чувство дружбы, ибо мы были соединены общностью заветного чаяния об освобождении и свободе Кореи, общностью независимого способа мышления и стремлений решать все проблемы в мире самостоятельно, по собственным убеждениям.
Глубину чувств дружбы не измерить ни временем, ни фразерством. Она не зависит от давности знакомства. Дело в том, с какой позиции и с каким подходом относятся к человеку и его судьбе, к своей нации и ее судьбе. Их общность или же разница могут привести то ли к укреплению, то ли к разрыву дружбы. Любовь к человеку, любовь к народу в сочетании с любовью к Родине — это пробный камень для определения глубины чувства дружбы.
Когда уезжал Пань от Сяованцина, я провожал его на коне до самой границы с Хуньчунем. Он немножко прихрамывал на одну ногу, и я привел для него коня.
Мы скакали на лошадях и говорили в пути о многом, наши беседы продолжались и во время ночлега в Шилипине. Там мы два дня обменивались своими мнениями. Темы нашего разговора касались разных вопросов, в том числе о международном коммунистическом движении, об отношениях с китайской партией и, в частности, об актуальных вопросах корейской революции и о ее будущем. Мы дали друг другу клятву в верности.
На эту тему можно бы создать роман. В том же Шилипине находилась офицерская школа Ли Бом Сока. Обосновалась там и семья О Чжун Хва, укрывшись от врага.
