Ознакомительная версия.
Нам были назначены подшефные из младшего (восьмого) класса. Моим подшефным оказался болгарин Динчо Крыстев. Особенно шефствовать над ним не приходилось. Предполагалось помогать в учёбе, если подшефному трудно, но Динчо занимался хорошо. Так что мы просто были в приятельских отношениях.
Старше нас был только десятый «А», первый математический класс 52 школы. Одиннадцатых классов, когда мы поступили в девятый, ещё не было.
Необычный мой знакомый (из более поздних времён) Арнольд Вакс сочинил такой стишок:
Про Вакса я ещё напишу, а вот среда в пятьдесят второй школе, в нашем девятом А, оказалась не обычной, стремящейся переварить человека по-своему, а будоражащей, располагающей к самопроявлению. Все три года учёбы здесь у меня в душе присутствовал какой-то лёгкий фоновый восторг – вот ведь как интересно!.. Хотя потом мы стали и десятым А, и одиннадцатым, но имя «девятый А» используем до сих пор.
Не могу сказать, что я сторонник компаний, да и не было у меня в девятом «А» компании в обычном смысле слова. Но какую-то самоопределяющуюся общность мы собой представляли. Взаимное дружелюбие пребывало основным тоном отношений. Не было изгоев, не было ни у кого стремления специально унизить другого.
В то же время мы не соответствовали стандартному советскому представлению о «здоровом коллективе». Единства мнений не наблюдалось. Каждый думал по-своему и принимал свои решения. Комсомол для нас был организацией формальной, ничего не добавляющей к нашему индивидуалистически-общественному самосознанию, которое и обозначалось словами «девятый А».
Конечно, присутствовал каждодневно изменяющийся узор личных взаимоотношений, частные эмоции по отношению к учителям и предметам. Но и это всё вплеталось в единое представление о моей «классовой», классной среде.
Так что стишок Вакса я вполне мог бы видоизменить для себя:
Моя среда —
Девятый «А»!..
Что ж, три года так оно и было. И у этого периода было много разных продолжений. Так что благодарность девятому А сохранилась у меня навсегда. Даже стала крепче и осознаннее.
Герман Григорьевич Левитас, классный руководитель
Стержнем нашего девятого «А» был, конечно, «Гемгоич», так мы уплотнили его имя-отчество. А иногда называли его между собой просто Германом. Мы были первыми, у кого он стал классным руководителем. Тогда он только что закончил физико-математический факультет педагогического института. До этого успел получить диплом учителя истории, но по этой специальности рабочих мест не хватало – то ли вообще, то ли для евреев (ведь это была общественная наука!). Поэтому он прошёл дополнительный курс по литературе и русскому языку, однако и в этом амплуа устроиться работать в школу не удалось. Он пошёл учиться снова – и стал математиком.
От него исходила какая-то особая энергия, задорный педагогический энтузиазм. Левитас читал нам огромное количество стихов, не входивших в школьную программу, готов был по-товарищески обсуждать самые нелепые из наших идей. Деньги, которые полагались ему за классное руководство, он отдавал в «фонд класса», созданный из наших крошечных взносов для всяких общих дел. Этим он хотел подчеркнуть провозглашённое им наше классное самоуправление. Молодой, заводной, демократичный, он нас без конца тормошил – и вытормашивал из нас то лучшее, что в нас было. Мы его очень любили.
Вот пример его педагогического вызова. Гемгоич задавал нам на каникулы кучу задач нарастающей трудности и говорил:
– Задание не обязательное. Можно не решать. Но кто решит первую задачу – получит пятёрку. За вторую – две пятёрки… за шестую – шесть.
Многие этот вызов с радостью принимали, я тоже. Обещанные пятёрки он честно выставлял. Это было очень удобно: с запасом пятёрок можно было не особо опасаться случайных отметок пониже рангом, они мало влияли на итоговый результат.
Герман Григорьевич отвечал на все наши вопросы, причём абсолютно честно (важная оговорка для советских времён). Ходил с нами в походы и пел не по-учительски вольные песни.
Всем лучшим, с чем он имел дело, Левитас делился с нами. Например, привёл к нам Исаака Яковлевича Танатара – своего учителя математики. Словно протянул ниточку между поколениями. Для нас? Для Танатара? Для себя?..
Водил нас как-то на Бородинскую панораму и в Кутузовскую избу, что рядом с ней. И с таким удовольствием обо всём рассказывал, что сначала даже удивил нас этим. Потом выяснилось, что он здесь некоторое время работал сразу после того, как закончил исторический факультет и не мог устроиться учителем.
В школе, где во многом тон задавал Левитас, хотелось учиться хорошо, не только по математике, но и вообще. Хотя не так уж легко это получалось. Лишь однажды мне довелось испытать триумф. Было это первое полугодие в десятом или в одиннадцатом классе. Герман Григорьевич пришёл в класс для подведения итогов и задумчиво сказал:
– У нас в этом полугодии только один отличник. И вы вряд ли угадаете, кто это.
Все стали с любопытством озираться на самых талантливых. К ним я не принадлежал. И когда прозвучала моя фамилия, было чрезвычайно приятно. Несколько секунд. Потом школьная жизнь пошла дальше.
Смешной казус случился со мной на выпускном экзамене по алгебре. Отвечал я нормально, но потом Левитас дал мне какой-то пустяковый пример.
– Ну, какой ответ? Быстрее!
Не надо было ему говорить этого. Когда от меня требовали ускорить процесс мышления, это нередко приводило к ступору. Я молчал.
– Ну, Витя, ты же всё прекрасно знаешь!
Наверное, я знал. Но ступор – он и есть ступор. Молчание продолжалось. Левитас решил помочь:
– Тут же всего-то надо возвести восемь в квадрат. Сколько будет восемь в квадрате?
Молчание. Учитель опешил. И догадался, что вопрос надо сделать ещё абсурднее.
– Витя!.. Сколько будет квадратный корень из шестидесяти четырёх?
– А-а-а, – произнёс я и решил пример.
Он поставил мне четвёрку за экзамен и пять в аттестат. Не лишать же человека из-за такого пустяка медали, хотя бы и серебряной.
Потом Герман Григорьевич стал кандидатом, а затем и доктором наук, но и сейчас, несмотря на возраст, работает в школе (кроме того, что пишет книги по математике, профессорствует в институте и участвует в дискуссиях о том, каким должно быть школьное обучение). Он приглашал меня к себе в школу провести мастер-класс по литературному творчеству, и эта школа, по названию «Лига школ», напомнила мне атмосферой наш девятый «А».
Хорошие учителя – необходимые люди. От них во многом зависит развитие страны. И всё-таки заголовок этого фрагмента не совсем шутка.
Меня Герман Григорьевич буквально принудил полюбить математику, а не просто относиться к ней с симпатией. Полюбить настолько, что я стал думать, будто это моё жизненное занятие. Левитасу я очень благодарен – он много дал мне, с точки зрения развития личности.
Но вот моя дочка Анюта тоже встретила хорошего учителя математики. Несмотря на все мои попытки отговорить её, Анюта пошла на мехмат, поступила, закончила его… Мне тогда казалось, что с её тягой к гуманитарным занятиям стоило бы найти нечто иное. Мог ли я предвидеть, что через двадцать лет она радостно будет заниматься математикой со школьниками?..
И всё-таки – разве не бывает так, что замечательный учитель, «обольщая» своим предметом ребёнка, уводит его с более важного жизненного пути?..
Ведь хороших учителей мало. Они сосредотачивают интерес учеников на своём предмете именно потому, что лучше остальных, а значит и предмет их становится притягательнее прочих.
Тем более что все учителя после начальной школы – предметники, преподаватели отдельных дисциплин. Но среди этих дисциплин нет самой главной – познания самого себя. Педагог (если вспомнить этимологию, это ведущий ребёнка) обречён прежде всего реализовывать установленную сверху программу предмета. То есть вести ребёнка по этому предмету, но не помогать ему ориентироваться в жизни. А если и помогать, то как бы вне своих обязанностей, помимо всей своей загруженности.
Когда-нибудь, уверен, центральным предметом при обучении будет что-то вроде «Психософии» (мудрости понимания собственной души) или «Понимания жизни», и вот для общения с детьми на эту важнейшую тему будут востребованы самые лучшие учителя. Может быть, только этому и надо учить обязательно, с самого раннего возраста. А остальные предметы пусть будут факультативными. Тогда хороший предметник будет не столь опасен своей манящей силой.
Повторю: хорошие учителя – это необходимые люди. И в общественном плане, и потому что они играют важную роль в судьбе каждого ученика, который к ним попадает. Хороший учитель – орудие судьбы. Далеко не всегда мы можем судить о тех поворотах жизненного пути, которые ждут нас впереди. И тот внутренний ресурс, которым нас снабжает в дорогу настоящий Учитель – даже если это не загадочный гуру, а школьный предметник, – нам обязательно пригодится, потому что становится частью нашей личности.
Ознакомительная версия.
