В Сомюре жил глубоко сведущий профессор, по имени Лефевр; у него было двое детей — сын и дочь. К делу воспитания сына отцом было приложено особенное старание, что же касается маленькой девочки, предназначенной, по принятому обычаю, исключительно к исполнению обязанностей хозяйки, то родители заботились только о том, чтоб она знала хорошо всевозможные рукоделия.
Отец давал обыкновенно сыну своему уроки в зале, где дочь в то же время занималась вязанием и вышиванием. Мальчик, по природе равнодушный ко всему и рассеянный, был очень невнимателен во время уроков и успевал в ученьи очень медленно. Он всегда путался в ответах, писал бессмыслицы в задаваемых сочинениях и делал самые грубые грамматические ошибки. Отец бранил его и даже наказывал, чрезвычайно огорчаясь его ленью и невниманием; но ничего не помогало. Но однажды с мальчиком произошло что-то особенное; он совершенно переменился. В этот день отец, вместо того чтобы самому, как это всегда бывало, смотреть в латинскую книгу, из которой мальчик переводил вслух, ходил взад и вперед по комнате. Мальчик сидел за столом, а возле него работала сестра, которая, казалось, была совершенно углублена в вышивание.
Обыкновенно мальчик читал сначала латинскую фразу, затем разбирал и переводил ее; на этот раз против обыкновения, он очень удачно переводил фразы и верно понимал истинный смысл текста. Отец выражал одобрение, но в то же время, удивленный и весьма довольный, он становился в тупик от столь быстрых и неожиданных успехов сына. Остановившись, чтобы посмотреть, каким образом последний справляется с оборотом фразы, которая была особенно трудна, он увидел, что мальчик смутился и искоса взглянул на сестру, которая, не поднимая глаз, шевелила губами. Делая вид, что он ничего не заметил, отец подошел поближе к детям, стал прислушиваться и тогда явственно услышал, что сестрица тихонько подсказывала, а братец повторял только ее слова. Отец крайне удивился, так как было очевидно, что мальчик, получавший такое заботливое воспитание, только пользовался на этот раз познаниями сестры, об образовании которой никто не заботился.
Всецело погруженный в дело обучения сына, отец конечно не мог допустить даже и мысли, чтобы дочь, присутствовавшая на его уроках, могла все усвоить себе гораздо лучше брата.
Лефевр взял из рук сына книгу и, положив ее перед дочерью, сказал дрожащим голосом:
— Ну, дитя мое, переводи громко; я так хочу… я тебя прошу.
Маленькая девочка бросилась к ногам отца; бедняжка считала себя виновною, но тот поднял ее и, лаская, со слезами на глазах выразил ей всю свою радость. Затем он в свою очередь искренно просил у нее прощенья в том, что не сумел оценить ее блестящих способностей и обещал ей в будущем не делать никакого различия между ее воспитанием и воспитанием брата.
Вскоре он должен был изменить этому обещанию, потому что новая ученица его в короткое время так опередила брата, что отец вынужден был заниматься с каждым из них отдельно. Спустя несколько месяцев, Анна Лефевр свободно переводила с листа Виргилия и Теренция, а два года спустя была также хорошо знакома с греческими классиками, как и с латинскими.
По смерти отца, Анна Лефевр отправилась в Париж, где ее имя было уже известно. Ей было тогда двадцать лет. Ее включили в число тех писателей, которым поручено было выпустить в свет великолепное издание древних классиков, предназначенное для дофина. Спустя несколько лет Анна Лефевр вышла замуж за молодого ученого, который в одно время с нею брал уроки у ее отца.
Под именем г-жи Дасье она издала много переводов древних авторов. Ее перевод обеих поэм Гомера издан более чем полтора века тому назад, и хотя после него выходило много других переводов, но до сих пор он все еще считается одним из самых лучших.
Итальянка Вероника Малегуцци, прославившаяся на литературном и философском поприщах, выдающаяся драматическая писательница, четырех лет от роду поправляла латинские упражнения своих старших братьев.
Мария Аньези, тоже итальянка, оставила очень почтенные труды по математике; десяти лет она издала на латинском языке речь в защиту женщин, двенадцати знала языки греческий и еврейский; тринадцати сделала на французском, итальянском, немецком и греческом языках перевод дополнений Квинта Курция, а девятнадцати защищала сто один тезис по философии.
Люди, которые безусловно отказываются признавать в очень раннем развитии умственных способностей человека задатки великой будущности его, держатся совершенно другого мнения, когда дело касается героизма или иных высоких душевных качеств. Охотно соглашаясь с тем, что смелый ребенок предвещает в будущем героя, они однако не допускают возможности, чтобы ребенок умный и много знающий мог в будущем сделаться замечательным ученым. Но отчего же уму не дать тех же привилегий, какие дают сердцу?.. Это противоречие, которое я не могу понять. Так как мы заняты теперь детьми, обнаруживающими признаки преждевременного развития, то постараемся опровергнуть общепринятое мнение, в силу которого существа, одаренные от природы высокими качествами, проявляющимися уже в раннем детстве, обязательно должны погибнуть во цвете лет.
История юного Давида, будущего великого царя израильского, который победил великана Голиафа, когда был простым пастухом, вам, без сомнения, известна; но так как она дошла до вас, по всей вероятности, в приукрашенном виде, то я расскажу вам ее так, как она изложена в библии.
«Царь Саул и все воины Израиля, сражавшиеся с филистимлянами, были около долины Дуба.
Филистимляне стояли на одной горе, а израильтяне на другой, совершенно противоположной, так что их разделяла долина.
Из лагеря филистимлян вышел человек, которого звали Голиафом и который был ростом в шесть локтей с ладонью (около десяти футов). На нем был медный шлем и чешуйчатый панцырь того же металла, имеющий пять тысяч сиклов (около ста пятидесяти фунтов) веса; кроме того медные наплечники и набедренники. Древко его копья похоже было на вал, употребляемый ткачами для навертывания холста, а железо этого копья весило шестьсот сиклов (до полупуда). Перед ним шел человек, который нес щит его.
Он вышел на долину и сказал: „Зачем всем нам вступать в бой? Я филистимлянин, а вы рабы Саула. Выберите одного из своей среды и пусть он сойдет сюда; если он будет сильнее меня и убьет меня, то филистимляне будут вашими рабами; если же я возьму перевес и убью его, то вы поработитесь моему народу“.
Услыша слова филистимлянина, Саул и воины его были удивлены и поражены страхом. Но в то время в Вифлееме жил человек у которого было восемь сыновей, и из числа их трое старших последовали за Саулом на войну. Однажды он сказал своему младшему сыну Давиду, который пас овец: „Предоставь свое стадо стеречь другому и поди в лагерь узнать о здоровье твоих братьев, потом возвращайся ко мне с ответом“.
Давид пошел, как приказал ему отец, и прибыл в лагерь к своим братьям в то самое время, когда филистимлянин снова повторял свои слова.
Давид, видя, что все боялись этого человека, удивился, сказав: „Может ли быть, чтобы идолопоклонник наводил страх на детей Бога Живого?!“
Когда эти слова были переданы царю Саулу, — царь Саул велел привести к себе Давида. И юноша сказал царю: „Пусть никто не боится этого филистимлянина, я пойду и убью его“. Но царь сказал: „Ты не сможешь убить этого человека, ибо ты еще дитя, а он уже испытанный воин“.
Давид возразил: „Когда я пас овец моего отца, то медведь и лев унесли овцу из стада; но я пошел на них, и когда они напали на меня, то я схватил их за челюсти и убил. Этот филистимлянин будет для меня то же, что медведь и лев. Бог, который поддержал меня против этих зверей, поддержит меня и против него“.
Тогда царь велел вооружить Давида собственным оружием, заставил его надеть шлем на голову и панцырь на тело и дал ему свой меч, говоря: „Иди теперь сражаться. Предвечный да хранит тебя!“
Но Давид, который никогда не носил оружия, не мог в нем ходить. Поэтому он сбросил с себя панцырь, шлем и меч и, взяв только свою палку, выбрал себе в источнике пять совершенно одинаковых камней, которые положил в свою пастушескую котомку, и, вынув из кармана пращ, пошел к филистимлянину.
