Просто радовалась, что меня все-таки сняли. Трудно было представить, что из этого выйдет, но я чувствовала себя очень одинокой, прекрасно понимая, как сама отреагировала бы, если бы услышала по телевизору чье-то выступление о СПИДе.
Сюжет показали в утреннем эфире, и где-то минут через десять мне начали поступать звонки. Они отличались от тех, что поступали ночью от мужчин, которые боятся умереть. На этот раз люди очень осторожно меня прощупывали, пытаясь понять: святоша я или нехристь. Они звонили от имени друга, но я-то знала, что речь идет о человеке на другом конце провода. А вот если мне звонили от лица «приятеля друга», то тогда со мной, скорее всего, говорил возлюбленный или друг больного. Иногда я намеренно ошибалась и говорила «вы», чтобы собеседник понял, что в том, чтобы сказать правду, нет ничего дурного. Время от времени людям нужно было об этом напоминать.
Я ждала звонка от какого-нибудь ответственного лица. От работника канцелярии губернатора, от сотрудника CDC [24] или FDA – из любой организации, скрывающейся за аббревиатурой, – который сказал бы мне: «Мы и понятия об этом не имели. Мы прибудем завтра же. Мы все возьмем под контроль». Ждала я долго. Очень.
В то воскресенье я оделась особенно нарядно и приехала в церковь еще до начала занятий воскресной школы. Я была совершенно уверена, что ко мне обратятся желающие помочь, и мне хотелось дать им возможность скрыть от окружающих свои намерения, если им этого захочется. Но все, кто уже пришел, перетаптывались на месте, стараясь не встречаться со мной взглядом. Чтобы отвлечься, я решила приготовить нам кофе.
Церковь постепенно наполнялась прихожанами, большинство из которых наливали себе кофе.
– Кофе заварила Рут, – сказал кто-то в начале занятия по изучению Библии.
Я не увидела, кто произнес эти слова. Но, оглянувшись по сторонам, заметила, что все отставили чашки. Все до единого. Занятие шло своим чередом, и пока мы обсуждали, каких деяний от нас ждет Иисус, я думала о подобных ситуациях и не могла понять, почему они происходят. Вспомнила, что на церковных обедах никто не прикасался к моим блюдам и что никто не приходил на дни рождения к Эллисон. Вспомнила, что когда забираю дочь из детской комнаты в церкви, она всегда играет одна.
Раньше я была уверена, что я особенная, потому что одинока. Нельзя ходить в церковь и при этом слишком долго оставаться одной: ведь это значит, что либо с тобой что-то не так, либо ты слишком увлеклась интрижками с женатыми мужчинами и не можешь остановить свой выбор на одном из них. Сэнди говорила, что глупо думать, будто никто ничего не знает. Все вокруг знали! И как долго от нас с Эллисон сторонятся, пока я, наивная, этого не замечаю? Как давно наша родная церковь хочет, чтобы мы перестали здесь появляться?
– Эллисон, милая, – спросила я у дочери, – тебя дразнят в школе?
Она ничего не ответила.
– Что тебе говорят дети?
Эллисон долго молчала, а когда заговорила, ее голос звучал очень твердо.
– Со мной никто не хочет играть, – сказала моя дочь. – Все боятся, что я заражу их СПИДом.
– И это говорят дети?
– Нет, так детям говорят взрослые.
– Кто именно?
– Все, – ответила Эллисон. – Так было всегда. Все знают.
– Прости меня…
– Ты ни в чем не виновата, – сказала Эллисон почти снисходительным тоном. Словно внутри себя она уже давно со всем смирилась. – Это наша работа.
«Это наша работа», – повторила я про себя.
Мне это трудно объяснить, но почему-то по-настоящему бурная реакция возникла только после того, как про меня написали в местной газете. Может быть, люди считали, что если о СПИДе пишут в «Сентинал Рекорд», значит, он точно есть в Хот-Спрингсе. Не думаю, что я очень понравилась редактору, но статью она все-таки написала. Снимал меня газетный фотограф, и, пока камера сверкала вспышкой, я поняла, что появиться в прессе и выступить на телевидении – это совершенно разные вещи. На этот раз хозяйки могли вырвать статью из газеты и вечером показать ее мужьям. «Ты только посмотри на эту идиотку».
Развернув газету, я увидела свою фотографию вверху страницы. Этот выпуск разнесут по всем домам Хот-Спрингса. Я, как всегда, отвезла Эллисон в школу и купила еще один экземпляр, чтобы отправить губернатору Клинтону, – была не в курсе, что газету ему привозят прямо из типографии. Я надеялась, что благодаря этой статье губернатор сможет сделать что-нибудь по-настоящему важное.
Когда я приехала домой, раздался звонок. Вы думаете, что хулиганы атакуют телефоны только по ночам? Если они ненавидят свою жертву достаточно сильно, то находят время на звонки и в разгар рабочего дня. На этот раз мне позвонили примерно в полдесятого.
– Рут слушает. – Поднимая трубку, я стала представляться сразу. Люди и так боялись просить о помощи, а мне хотелось их поддержать и дать им понять, что они попали по адресу.
– Чем быстрее эти педерасты сдохнут, тем лучше.
Мне сразу стало ясно, что это заготовленная реплика. Не знаю, как долго звонивший прокручивал ее в голове, прежде чем ему представился случай ее произнести.
– Вы не правы, – сказала я так, словно разговариваю с клиентом. Вешать трубку на радость звонившему я не хотела – ведь тогда он бы вновь набрал мой номер.
– Они развращают наших детей, переманивают их на свою сторону. – Теперь, когда заученные фразы кончились, голос звучал прерывисто. – Хотите, чтобы наши дети стали такими? Ну уж нет.
– Из человека нельзя сделать ни гея, ни натурала.
Видимо, мой собеседник задумался над этими словами, как над задачкой по математике, и молчал достаточно долго, чтобы я смогла со всем этим покончить.
– Послушайте, вы сами мне позвонили. Так что если у вас есть какие-то вопросы, я с радостью вам помогу, а если нет – то у меня полно других дел.
На том конце провода бросили трубку, и у меня по всему телу прошла дрожь. Словно я поймала в комнате мотылька, выпустила его на волю и теперь пыталась стряхнуть с рук ощущение трепещущих крыльев насекомого. Я смотрела на телефон и ждала, когда он зазвонит вновь. Телефон молчал.
– Вот так-то, – сказала я ему.
Мне нужно было сходить на маникюр, потому что люди лучше относятся к тем, на ком есть хоть немного брони. По пути в больницы я заехала в салон. Меня посадили рядом с миловидной шатенкой. Я видела ее впервые. Рядом с ней в коляске лежал пухлый малыш. Во взгляде девушки ясно читалось, что ей до смерти хочется поговорить. Ей только начали делать маникюр, а ее ногти уже выглядели вполне прилично. Я вспомнила, как одиноко мне было в первый год жизни Эллисон, как я искала повод выйти из дома.
– Какой хорошенький у вас ребеночек!
– Спасибо, – ответила девушка таким тоном, словно желала говорить о сыне в последнюю очередь. – У вас красивое платье.
Она говорила, растягивая звук а, со свойственным жителям Миссисипи акцентом. Скорее всего, недавно переехала в Арканзас. Туристы с младенцами в Хот-Спрингс не приезжают.
– О, спасибо, – сказала я. – Вообще это юбка и блузка, но пусть это останется нашим секретом.
Девушка засмеялась.
– А я сегодня впервые за неделю сходила в душ, – сказала она. – Теперь вы знаете и мой секрет.
Мы поговорили о материнстве, и оказалось, что девушка действительно приехала из Миссисипи. Она была потомственной аристократкой из Оушен-Спрингса. «О боже, неужели у меня появится подруга», – подумала я. Когда девушка ушла, за ней выбежала одна из маникюрш. Я подумала, что девушка что-то забыла или неправильно подписала чек.
Не знаю, что такого маникюрша сказала девушке, но она тут же посмотрела на меня через окно. В ее взгляде читалось отвращение; она почти бегом направилась к машине. Второй раз мы встретились с ней в овощном отделе. Она никак не могла управиться с тележкой и с коляской одновременно.
– Тележку нужно толкать перед собой, а коляску везти сзади, или
